над ними не летало даже воронье -- птица точно чувствует отраву, витающую над полями, живущую в безжизненных стеблях, пригодных теперь лишь на растопку.
Вдали, среди полей, убранных и неубранных, вспаханных и невспаханных, встречались, радуя глаз, зеленые островки - несколько буйно разросшихся орешин или дубов, но чаще раскидистые ветлы, на первый взгляд необычные в жарком краю и отличающиеся особой живучестью.
Рядом -- крытые шиферные навесы с айванами для отдыха, а иногда стоит там и неказистый глиняный домишко о двух-трех крошечных комнатенках. Это шипан -- что-то наподобие полевого стана, где бригада хранит инструмент, необходимый скарб и пережидает знойные часы, когда даже в тени температура поднимается далеко за сорок.
Но среди убранных полей, покинутых давно и комбайнами, и сборщиками-горожанами, которым вот-вот подойдет черед уборки гузапаи и пахоты, мелькнет вдруг диковинный куст, щедро усыпанный крупными, четко раскрытыми коробочками хлопка, а то и не один, а несколько -- целый островок среди почерневших безбрежных кустов. Вот так, выстояв от напастей и невзгод, расцвели они в положенный природой срок. Красиво постороннему и безучастному взгляду видеть белоснежный островок или яркий куст, запоздало расцветший среди пустых полей, да совсем иное настроение у колхозных бригадиров при виде такой картины -- им не до веселья.
Рашиду припомнилась осень прошлого года, когда со всех трибун призывали беречь каждый грамм хлопка, не оставлять в поле ни единой коробочки. Спустили сверху такую директиву, а на местах наиболее ретивые из власть имущих поняли ее буквально. Кампания велась столь широко, что в ней потонула сама идея о конечном результате,-- все силы были брошены на граммы, на коробочки, которые не дай Бог останутся на поле.
Работали они в этом же районе, только жили в другом кишлаке, занимали почти до середины декабря сельскую школу.
Новые кампании рождают новые идеи и обрастают деталями на местах --ведь всякому чиновнику хочется показать, что и он не лыком шит,-- а главное, они плодят новые должности. Вот и появились при райкомах или при штабах уполномоченные по приемке убранных полей.
Определили их той осенью в самую передовую в колхозе бригаду, к Салиху-ака. В войну десятилетним мальчишкой тот пришел на хлопковое поле и до сих пор топтал его. Салих-ака знал каждую ложбинку, каждый взгорок или низину на своих необъятных полях. Любая карта, арык, шипан, одинокое дерево, состарившийся тутовник и даже матерый орел, лет десять прилетавший из предгорий в самую середину саратана и облюбовавший арчу на дальнем полевом стане, не были для него безымянными. Он никогда и никуда не выезжал, не был даже в Ташкенте, до которого по нынешним автострадам на хорошей скорости всего четыре часа езды. "А как же поля?.. Работа?.." -- отвечал он растерянно на недоуменные вопросы ребят.
Трудно было понять им, молодым, что вся его жизнь отдана полю, начинающемуся за Кумышканом и заканчивающемуся старым шипаном, построенным еще до войны, где росла арча Мавлюды, первой председательницы колхоза, та самая арча, которую всегда навещал в саратан могучий орел. Здесь, на поле, он впервые увидел и свою черноглазую Айгуль, увидел не с сияющей улыбкой на устах у расцветшего куста, как любят показать сборщиц в кинохронике или на картине, а согнувшейся под огромным тюком хлопка, что тащила она на хирман. И здесь, уже на другом шипане, Палвана Искандера, когда стояла весна, и хлопчатник пошел в рост, и душили его сорняки,-- она впервые улыбнулась ему. Как много стоила
девичья улыбка в годы его молодости -- она значила больше письма, обещания и всяких других красивых слов.
Прошли годы, сменилось в полях не одно поколение людей с кетменем, и так же естественно, как называет народ арчу именем Мавлюды и никогда не путает ее с другой, похожей на нее, как сестра,-- так и самый широкий и глубокий арык, ведущий от Кумышкана на поля, стали называть в округе арыком Салиха-ака, а тутовник, что ровными рядами высажен по обеим сторонам арыка,-- его тутовником.
Сюда же со второго класса приходили с фартуками и кетменями его дети, один за другим, все десять, мальчики и девочки, тоже связавшие судьбу с отцовским полем, с хлопком. Теперь уже их дети, внуки Салиха-ака, каждую осень тоже пропадают здесь, правда, судьба их будет, наверное, связана не только с дедовским полем и арыком,-- так, по крайней мере, думал сам Салих-ака.
Так вот, у Салиха-ака, в чьей бригаде они работали, не заладились отношения с уполномоченным по приемке полей, неким Максудовым, человеком неопределенного возраста. Из-за малого роста тот старался держаться неестественно прямо, запрокидывал лысеющую голову назад, что придавало ему надменный вид и провинциальную важность. Нелепость его несколько заплывшей фигуре придавала и сшитая на заказ в одном из расплодившихся салонов щегольская обувь на невероятно высоком каблуке. И когда приходилось разговаривать с ним, вдруг начинало казаться, что стоит он на цыпочках. Уже сгущались тучи над головой бригадира, и расстался бы он наверняка с должностью, в которой пребывал тридцать лет, если бы не нашел неожиданную поддержку у горожан...
Рашид, сборщик со стажем, застал времена, когда хлопкоуборочные комбайны были новинкой, один-два на редкий колхоз. "Голубые корабли", как сразу нарекли их щедрые на восторженные эпитеты журналисты, облегчив труд сборщиков, или, вернее, сократив его, начисто лишили уборку привычной привлекательности. Да-да, именно привлекательности.
Разве не было прелести в косьбе -- работе трудоемкой, требующей и сноровки, и силы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47