Корпуса больницы, бывшей когда-то военным госпиталем, возводились давно, одновременно со зданием, где ныне располагался обком партии, и оттого здание окружал ухоженный парк, предусмотрительно разбитый не то архитекторами, не то первым медицинским персоналом. Окна палаты Амирхана Даутовича выходили на дубовую аллею, и могучие дубы уже роняли жёлуди, с сухим треском падавшие на асфальт садовых дорожек. Лежал он в одноместной палате, светлой, с высоким потолком и большим окном. Палата нравилась Амирхану Даутовичу — она действовала на него успокаивающе. Старые мастера строили не только добротно и на века, но и наверняка знали какие-то особые секреты, чтобы храм получился как храм, театр как театр, а госпиталь как госпиталь.
— Мне кажется, даже стены здесь дышат милосердием, — сказал Азларханов главному врачу больницы. Наверное, он знал, что говорил, потому что в последний год достаточно имел дела с больницами.
Главврач Зоя Алексеевна Ковалёва, хорошо знавшая Ларису и даже бывавшая в своё время у них в доме, по-женски участливо отнеслась к Амирхану Даутовичу. Он был окружён заботой и вниманием — оттого и одноместная палата, которая ныне по рангу вроде и не была ему положена. Больница отличалась строгим режимом, но у Амирхана Даутовича уже через две недели наладился свой распорядок. Осень в тот год выдалась без дождей, тёплой, и он подолгу гулял в парке; старые дубы, мирно ронявшие жёлуди, действовали на него успокаивающе. Тем летом как раз вышло новое двухтомное издание «Опытов» Монтеня в серии «Литературные памятники», и прокурор подолгу просиживал наедине с книгой где-нибудь в беседке — укромных уголков в парке было много, и он не переставал удивляться, отыскивая их почти на каждой прогулке.
Наверное, в больнице Амирхан Даутович задержался бы не более трех-четырех недель, если бы главный врач случайно не узнала, что уже готово решение отобрать у Азларханова коттедж на Лахути. Ещё одна неожиданная крутая перемена в жизни могла непредсказуемо повлиять на психику её больного, и Ковалёва постаралась продержать его в стенах больницы подольше. Зная, что вопрос с коттеджем решён окончательно, она исподволь готовила Амирхана Даутовича к мысли, что ему нужна маленькая, уютная квартира, наподобие его палаты, где он будет чувствовать себя увереннее. Настойчиво внушаемая врачом мысль сделала своё дело — Амирхан Даутович вполне искренне стал соглашаться, что ему действительно нужно отказаться от дома на Лахути. Впрочем, для него важнее было другое: слишком многое напоминало там ему о Ларисе.
Жалея Амирхана Даутовича, щадя его здоровье и психику, а главное — самолюбие, главврач уговорила его написать заявление о том, что он добровольно отказывается от коттеджа, и пообещала, пока он лечится, через горисполком подыскать ему необходимое жильё; она уже знала, где определили прокурору однокомнатную квартиру. Когда Азларханов написал заявление-отказ от коттеджа на Лахути, сам по себе встал вопрос: как же быть с коллекцией Ларисы Павловны?
Амирхан Даутович вполне резонно заметил, что отныне собрание жены для него существует только в альбомах и каталогах, с которыми он не намерен расставаться, а саму коллекцию, которую ташкентские эксперты оценили в сто пятьдесят тысяч, готов безвозмездно передать местному краеведческому музею, где начинала свою работу Лариса Павловна.
Но вот с передачей коллекции музею вышла заминка… Прокурора попросили не указывать в дарственной, которая заверяется юридически у нотариуса, стоимость коллекции в сто пятьдесят тысяч, иначе музею придётся брать на баланс такую огромную сумму.
Азларханов же настаивал на указании в дарственной полной стоимости, ссылаясь на недавнее заключение экспертов, и дело на время застопорилось. Тогда директор музея предложил компромиссное решение: он сказал, что приобретёт коллекцию по цене, которую определят свои, местные эксперты-искусствоведы. Под уговорами врачей — а дело вершилось, пока Амирхан Даутович находился в больнице, — Азларханов дал согласие на такой вариант. И вскоре в больницу принесли заключение местных экспертов, где коллекция Ларисы Павловны Тургановой оценивалась в одну тысячу четырнадцать рублей шестьдесят две копейки.
Амирхан Даутович, держа в руках бумагу, долго смотрел на это заключение, не в силах вымолвить ни слова… Может быть, ему виделось бюро обкома, загипнотизированное суммой в сто пятьдесят тысяч, а может, припомнился страшный ночной гость, угадавший цену с поразительной точностью, хотя и был экспертом совсем иного рода. Затем, взглянув на Зою Алексеевну, стоявшую рядом с директором музея, бывший прокурор поставил свою размашистую подпись, означавшую, что он согласен с такой оценкой.
Полковник Иргашев уже несколько раз звонил в больницу, чтобы Амирхана Даутовича поторопили с освобождением жилплощади: коттедж на Лахути переходил к нему, и он спешил переехать до зимы. Как только музей, с помощью Иргашева, вывез коллекцию Ларисы Павловны в свои запасники, Зоя Алексеевна объявила прокурору, что вопрос с обменом жилплощади решён и необходимо срочно переезжать. Сказала, что хлопоты по переезду решили взять на себя его коллеги по прокуратуре, хотя на самом деле все обстояло иначе. Иргашев доставил на Лахути милицейский взвод, и молодые ребята за два часа перевезли весь нехитрый скарб бывшего прокурора на квартиру в новом микрорайоне, причём милиционеров крайне удивила бедность (по их понятиям) хозяина особняка на Лахути; этот же взвод помогал весной переезжать полковнику Иргашеву в областной центр, и там уж пришлось потрудиться!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99