– Карма не знает, – сказал Куинн. – Я тоже.– Может, у Хейвуда были при себе наличные и он отдал их Учителю?– Не похоже. Его сбережения целы, а самая крупная сумма, которую он снял в этом году с текущего счета – за три недели до исчезновения, – двести долларов. Подели двести долларов на двадцать пять человек. Пятидесяти не получится. А каждый из них получил больше.– Почему ты так думаешь?– Карме дали пятьдесят, а она ребенок, который ехал жить к взрослым. Остальным нужно было гораздо больше, особенно женщинам.– Но почему ты так уверен, что деньги получили все?– Не похоже, чтобы община вот так, дружно, в один миг разбежалась, если бы у людей не было на руках приличной суммы. Не могли все сорваться с насиженного места из-за одного человека, как бы хорошо они к нему ни относились. Что-то они получили взамен!– Но единственный человек, которому все беспрекословно подчинялись, был Учитель, так?– Да.– Значит, это он дал приказ бежать?– Он-то он, – медленно сказал Куинн, – но идея была не его.– То есть его подкупили?– Он так никогда бы не сказал.– Зато я скажу. Если ты даешь человеку деньги только для того, чтобы он поступил по-твоему, а он их берет – значит, это взятка.– Ладно, пусть взятка. Но представь себя на его месте: община хиреет, из нее уходят, новеньких нет. Он чувствовал, что конец не за горами, еще до смерти Хейвуда и Сестры Благодать. А два убийства подвели роковую черту.– Куинн, я сейчас заплачу.– Ну давай же попытаемся представить себе, как это было!– Давай. Итак, подвели роковую черту. Дальше!– Убийца мог предложить Учителю такой вариант: распустить общину до лучших времен.– То есть до тех пор, пока пущенные в оборот денежки не принесут капитал?– Да.– Хорошая теория, Куинн, – сказал, иронически улыбаясь, Ласситер, – но в ней есть пара-тройка маленьких неувязок.– Знаю, но...– Погоди. Значит, в том письме, о котором мне в конце концов рассказала Марта О'Горман, убийца пишет, что действовал в порыве гнева. У О'Гормана было с собой два доллара и старая пишущая машинка на заднем сиденье, которая от силы потянула бы еще на десятку. Я пессимист и скажу, что если бы собирался возродить общину, то рассчитывал бы на стартовый капитал чуть побольше двенадцати долларов... Стой, не перебивай! Я помню: ты считаешь, что Альберта Хейвуд заплатила убийце за О'Гормана. Но тут у тебя концы с концами совсем не сходятся. Во-первых, в письме об этом ни полслова. Во-вторых, у Альберты Хейвуд не было причин убивать О'Гормана. В-третьих, она категорически – и очень убедительно – отрицает, что давала какому-то нищему деньги или одежду. Ну, что скажешь?– Процитирую тебя: концы с концами не сходятся.– То-то же.Ласситер подошел к окну. Решетка на нем была выполнена в виде чугунного узора, но от этого не переставала быть решеткой, и иногда, в минуты грусти или усталости, Ласситер думал, что она и его тут держит.– Двадцать четыре человека, – сказал он, не поворачиваясь, – бросают все, что у них есть, из-за двадцать пятого: дом, общую жизнь, коров, овец, даже веру, потому что им придется жить по законам, которые они считают греховными. Что из этого следует? Одно из двух: либо им дали очень много денег, либо Учитель – тот, за кем мы охотимся. Выбирай, что тебе больше нравится.– Деньги.– Откуда они взялись?– Из наворованного Альбертой Хейвуд.– Господи Иисусе! – воскликнул, нетерпеливо повернувшись, Ласситер. – Ты ведь сам мне внушал, что она не давала нищему...– Я и теперь так думаю.– Тогда ты сам себе противоречишь!– Нет, – сказал Куинн. – Я не верю, что она отдала кучу денег и одежду Джорджа незнакомому бродяге. Она отдала их кому-то другому. Глава 23 Он стал частью леса.Даже птицы привыкли к нему. Голуби, с воркованием гуляющие вокруг грязных гнезд или стремительно взмывающие в воздух, воробьи, шумно копошащиеся в сухих листьях в поисках пищи, ястребы, таящиеся в засаде, чтобы потом камнем пасть на зазевавшуюся куропатку, синицы, висящие вниз головой на сосновых ветках, скворцы – лоскуты черного шелка на сером мху, танагры, отливающие золотым и черным среди зеленых листьев, – никому не было дела до бородатого человека. Они не обращали внимания на его попытки подманить их, хотя он научился имитировать птичий язык и предлагал им еду. Их оставляли безучастными его курлыканья, свист и клекот, а еды было повсюду достаточно: ягоды мадроньи, полевые мыши, насекомые в коре эвкалиптов, мошки на дубах, слизняки в подлеске, червяки под карнизами Башни.Птицы питались лучше, чем он. Он готовил по ночам, неумело и торопливо, чтобы полицейские, оставленные наблюдать за Башней, не заметили дыма. Припасов в кладовой и так было немного, а теперь они зачерствели и протухли, в них завелись жучки. Он ел рис с долгоносиками и сражался с тараканами за остатки пшеницы и ячменя, ловил кроликов и свежевал их бритвой. Но если бы не огород, он бы пропал. Хотя многое доставалось оленям, кроликам и суркам, ему тоже кое-что перепадало: он собирал помидоры, дергал лук, морковку и свеклу, копал картошку. Овощи всегда получались недопеченными или недоваренными – он боялся надолго разжигать костер.Олени, единственные существа, готовые с ним дружить, были его врагами. Когда на рассвете они появлялись в огороде, он отгонял их камнями, а когда убегали, с болью смотрел им вслед.Иногда он просил у них прощения: "Поймите, мне приходится так поступать. Я должен есть, а вы воруете еду. Подождите немного, скоро за мной придут, я точно не знаю, в какой день, но она заберет меня отсюда, и тогда вся еда останется вам. Я столько пережил, и теперь, когда наш план почти осуществился, обидно было бы умереть от голода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75