Можно было, конечно, начать орать, размахивать журналистским удостоверением, кричать, что они за это ответят, что через полчаса здесь будет милиция, что газета поднимет такой скандал, что их всех отсюда уволят, — но, если честно, для таких выходок я стала старовата. Да и не сомневалась, что это мне не поможет. И потому кивнула, разворачиваясь, — и медленно пошла вперед, слыша шаги за спиной. Позволяя себя обогнать уже у самой двери и распахнуть ее предупредительно перед мной.
— Если хотите чего-нибудь, скажите, сделаем. — В голосе не было заискивания — видно, ему просто дали указания быть максимально вежливым, владельцу этого голоса. — Чай, кофе? Если покрепче — вот бар в углу.
— Весьма признательна, — ответила сухо, подавляя желание сказать ему, что в этом доме пить кофе я не рискну — черт его знает, что туда могут подсыпать. В этом не было ничего невероятного — в том, что мне могли сыпануть чего-нибудь соответствующего и потом либо раскрутить меня, одуревшую, на нужную им беседу и ее записать, либо снять на камеру какой-нибудь компромат типа пьяных откровений нализавшейся халявным спиртным журналистки. Это уже не говоря о том, что после чашки кофе у меня вдруг мог произойти сердечный приступ — как у господина Улитина. — Я обойдусь…
Он пожал плечами, закрывая за мной дверь, оставляя меня одну. Я не слышала, чтобы он запер меня, но в принципе это не имело значения — я все равно не могла отсюда выйти. До тех пор, пока кто-то из руководства не поговорит со мной и не будет принято решение меня выпустить. Если оно вообще будет принято.
Телефона тут, естественно, не было, в этой небольшой комнате, предназначенной то ли для тайных переговоров, то ли для посиделок в узком кругу. Она во всем была точной копией той комнаты на втором этаже, в которой я была пять минут назад, — паркетный пол, обшитые деревом и увешанные картинами стены, мебель из дерева и зеленой кожи, бар в углу, коробка с сигарами на столе — не было только телефона.
Хотя даже будь он здесь, куда бы я могла позвонить, собственно? В милицию по ноль-два — смешно. В редакцию — сообщить Наташке Антоновой, что меня задерживают здесь насильно? Может быть. И может быть, я чувствовала бы себя чуть получше оттого, что в редакции знают, где я — и что со мной происходит.
Не то чтобы я боялась, что меня отсюда не выпустят, — но мысль о том, что никто не знает, где нахожусь, мне не понравилась. Потому что это было странно — то, что меня не выпустили отсюда, из дома приемов «Нефтабанка». Я не обладала информацией, способной разрушить их имидж, да и даже будь у меня убийственный материал о махинациях банка, для такой структуры любая статья в любой газете — что комариный укус для человека, одетого в скафандр.
Тем более в наше время, когда на прессу практически вообще никто не реагирует — разве что журналист нечто уж совсем фантастическое раздобудет. Да и то реакция на статью зависит от конъюнктуры. Если это материал о том, как, скажем, один министр парился с проститутками в бане, принадлежащей бандитам, — материал, подтвержденный сделанными с видеопленки фотографиями, — на такое отреагируют обязательно. А помню, не так давно статья у нас появилась про Одного губернатора области, двое конкурентов которого скончались в один день от непонятной болезни, и при этом даже вскрытие не проводилось, — и ничего, нуль эмоций.
Тем не менее меня отсюда не выпустили. То ли еще рассчитывая как-то со мной договориться — хотя какие могут быть разговоры после такого вот поступка?
— то ли планируя всерьез запугать. И значит, считая, что я знаю больше, чем сказала, — и эта информация может сильно повредить репутации уважаемой банковской структуры.
Наверное, мне не стоило сюда приезжать. Или хотя бы стоило сказать Наташке, куда я еду. Но все слишком неожиданно произошло. Я только приехала в редакцию, только зашла в свой кабинет, собираясь снять пальто и заглянуть к Антоновой, и вдруг звонок. И ласковый голос в трубке, предcтавившийся секретарем вице-президента «Нефтабанка» по связям с общественностью господина Макарова. Который хотел выразить сожаление по поводу возникшего между нами непонимания и узнать, смогу ли я приехать для более конструктивного разговора — в любое удобное для меня время.
Я, признаться, сначала жутко удивилась, а потом подумала, что раз мне позвонили, значит, все-таки решили мне что-то рассказать. Попытка скомпрометировать меня перед главным не удалась, и они поняли, что придется идти другим путем — тем, который нужен мне. И я так обрадовалась этому, что быстро собралась и ушла, никому ничего не сказав.
Я вытащила из сумки свой «Житан» и прикурила, оглядываясь по сторонам.
Почему-то очень остро ощущая на себе чей-то взгляд. Подумав вдруг, что тут наверняка есть видеокамера, замаскированная так, что я ее не увижу, даже если знаю о ее существовании. И микрофон наверняка есть, чтобы разговоры слушать и записывать. И мой недавний разговор с этим уродом, который вице-президент по связям с общественностью, наверняка записывался.
За этим он меня и позвал — думая, что знает журналистов, заранее составив план нашей беседы, не сомневаясь, что в конце разговора сообщит с усмешкой, что может продемонстрировать мне запись того, о чем мы говорили. И выдвинет свои условия, которые я обязана буду принять. Вот только просчитался он-и именно поэтому я сидела здесь.
Мне следовало бы задуматься после разговора с секретаршей — но я улыбнулась победно. Потому что это был удачный для меня день. Сначала я получила номер телефона и адрес девицы, которая была любовницей Улитина и, возможно, сидела в его машине в тот последний для него вечер, — а теперь этот звонок, означавший, что удача повернулась ко мне лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152