Я курил всласть. Это вредно для здоровья, Фрэзер. Равно как и уйма прочих вещей на данный момент.
Теперь я понимал, почему ошибся насчет каменоломни. Бетон помог мне свести концы с концами. В конторе «Пересылки для Горы Удовольствий» перекрашивали красные бочки в желтый цвет и наносили на них по трафарету фальшивые цифровые коды, после чего загружали их и контейнеры. А уж потом, по пути в каменоломню, эти бочки попросту сбрасывали за борт. Затем я принялся строить предположения, и это были толковые предположения. Они не всегда набивали свои контейнеры бетоном. Они начали так делать, когда один из контейнеров разломался и бочки отправились вплавь, чем и нарушили обычное течение всей операции.
Мансини нанял Стюарта, чтобы тот собрал бочки, потому что Стюарту были известны местные морские течения. Но и Джимми Салливану тоже были известны эти течения. Он прикинул, откуда могли приплыть эти бочки, рассчитал дни и в ту ночь во вторник отправился посмотреть. Он, должно быть, видел очертания этого судна и то, как контейнеры ушли за борт, в темную воду. Но кто-то и его увидел. Они протаранили его, и он ушел на дно по склону шестисотфутовой выемки, где лежат сваленными во мраке заржавленные контейнеры.
Это было место не такого рода, где хоть кто-либо, обладающий здравым разумом, решит тралить дно. Это была прекрасная маленькая славная нора, куда мистер Смит и его дружки могли сбрасывать свои грязные отходы, по полтораста тонн в неделю, в качестве дополнения к тому основному грузу, который они везли в каменоломню, и сборной солянке, которую они везли обратно. А к тому времени, когда рыбу и тюленей начнет выносить на берег дохлыми и станет заживо сходить кожа с купальщиков, мистер Смит уже будет совсем в другом месте, в большом сверкающем автомобиле с наглухо закрытыми окнами. Как и тот человек, который в первый раз привел его туда.
Я был в отличной форме. Я намеревался собрать улики и попасть в каменоломню, и я намеревался выбраться из этого судна. А после этого я намеревался опрокинуть вверх ногами весь этот грязный сброд.
Глава 28
Торжество мое было непродолжительным. Я сидел в темноте и старался не смотреть на свои часы и не думать о следующей порции еды. Было холодно. Полиэтиленовая пузырящаяся обертка может согреть, но, завернувшись в нее поплотнее, начинаешь потеть. А снаружи плещется беспокойное Северное море.
Часам к четырнадцати море начало взбрыкивать. Нос судна задрался вверх, и трюм перекосило. Я ощущал, что судно как будто болтало на резких и крутых встречных волнах. Время от времени нос ровно опускался вниз и трюм отзывался гулом, напоминавшим рев гигантского гонга. Меня окутывали все новые дурные запахи: зловоние дизельного масла, кислые запахи каких-то химикалиев, липкий каменистый запах цемента. И в придачу ко всему я стал узнавать знакомые симптомы. У меня начинался приступ морской болезни.
Единственный способ, с помощью которого мне удавалось предотвратить морскую болезнь, состоял в том, чтобы подняться на палубу и заняться гимнастикой. О выходе на палубу не могло быть и речи. С гимнастикой дело обстояло попроще. Но, по мере того как перекатывание судна с боку на бок усиливалось, мне все меньше хотелось делать ритмичные отжимания или приседания. Мне вообще уже ничего не хотелось. И я почти ничего не видел. Я оказался чертовски глуп, мне было очень плохо, и я ничего не мог с этим поделать.
Меня тошнило. Меня бесконечно, отвратительно тошнило. Я все-таки смог забраться подальше от моего лежбища, и меня тошнило прямо на поддон, между двумя железными цилиндрами с дизельным маслом. Когда это кончилось, я приполз обратно на свою жалкую постель и натянул на себя клочки полиэтилена. У меня возникло страстное желание оказаться где угодно, но только не здесь. Я мог отсюда дотянуться до ведра, но больше меня не тошнило, потому что во мне ничего не осталось чем могло бы тошнить. Спустя некоторое время я обесиленно провалился в сон.
Когда я проснутся, было темно. В этом трюме всегда было темно. Я чувствовал себя ток, словно из меня готовят какое-то филе. Судно качалось, беспрестанно качалось, проталкиваясь по морю, которому, казалась, не будет конца, этакое бесконечное море. Позади остались тридцать шесть часов, триста миль с лишним. Абердин остался по левому борту, а Эксмут мы миновали по правому борту. Выбирай любой — это ни черта не значит!
Мое горло пересохло и как-то зашершавело, мне очень хотелось пить. Я с трудом выкарабкался из своего угла и на шатающихся ногах пробрался через цементные мешки и бочки к крану. Это была нелегкая прогулка: лампочка от велосипеда казалась яркой до боли в глазах, и я был слишком слаб, чтобы на ходу цепко хвататься руками за попутные предметы — поэтому я то и дело падал.
Но в конце концов я все-таки добрался до крана и открыл его. Вода полилась по моей шее, попала в уши. Какие-то струйки просочились в горло. На вкус вода была сладкой, как мед. Я завернул кран, выпрямился. И солнце взорвалось в темноте трюма. Я стоял ослепленный, и вода стекала вниз под моей рубашкой. Рот у меня был открыт. Я не мог закрыть его. Что-то прогудело в воздухе и громко хлопнулось о мою голову с правой стороны, над ухом. «Нет, — подумал я. — Слишком уж жестоко». Боль была ужасной. Она высосала силу из моих ног, и они подогнулись. Я рухнул ничком. Мой подбородок ударился о какой-то мешок, и зубы лязгнули, прикусив кончик языка. Боль должна была быть пронзительной, но я ее не чувствовал, я не мог вообще ничего больше чувствовать и понимать, потому что все улетало прочь от меня по длинному, темному туннелю, и я чувствовал себя слишком плохо для того, чтобы за что-то уцепиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103