Двадцать лет назад это было вполне осуществимо. Тогда "Лисица" была симпатичным, но весьма устаревшим парусником. Сегодня наш корабль стал раритетом, и цена его равнялась, может быть, полумиллиону фунтов. Мой отец был помешан на море и знал, что другие члены семьи не страдают его болезнью. Замысел отцовского завещания "Лисицы" состоял в том, чтобы парусник навсегда остался у Тирреллов. Однако он, кажется, плохо знал своих сыновей. Кристофер не любил "Лисицу". Совместное владение устраивало его лишь как прекрасный способ в нужный момент досадить брату.
— Что ты предлагаешь? — спросил я, стараясь скрыть тревогу.
— Я предлагаю продать "Лисицу", — ответил он, — если, конечно, ты не намереваешься выкупить мою долю.
Кристофер самодовольно усмехнулся. Он хорошо знал, сколько статей нужно мне написать, чтобы оплатить четверть такого корабля, как "Лисица".
— Продать? — Во рту у меня стало сухо, сердце гулко застучало.
— Я полагаю, что мы имеем на это полное моральное право.
Я посмотрел, где сейчас Рут. Все там же, на террасе. Она о чем-то беседовала с Джорджем. Он самодовольно улыбался в свои жесткие усы:
Самое лучшее, что получил Джордж, женившись на моей матери, — это возможность лебезить перед дочерью министра.
Я снова почувствовал усталость.
— Послушай, если мы продадим "Лисицу", ее купит какой-нибудь богатый идиот. И все пойдет насмарку: чартерные рейсы в Индийский океан и дети из "Молодежной компании", которых мы вытаскиваем из тюрем. Если Рут не хватает денег, почему бы тебе не войти в руководство какой-нибудь компании?
Едва закончив, я понял, что мне не следовало этого говорить.
— Тебе не в чем меня упрекнуть, — заявил Кристофер. — Ты ведешь себя импульсивно и незрело. Как всегда.
— Если ты решишься нарушить завещание, не забудь, что есть суд и пресса. Ты готов к этому?
— Суд и пресса и так слишком хорошо знакомы с "Лисицей".
Я спросил в упор:
— Чья это идея?
— Что ты имеешь в виду?
— То, что ты не сам придумал продать "Лисицу".
Глаза Кристофера забегали.
Черт возьми, думал я, что за наказание! Что за несчастье с этим завещанием!
Но Кристофер был Кристофером.
— Как доверенное лицо министра Великобритании, я обязан иметь незапятнанную репутацию. Как в личной жизни, так и в общественной. — Произнеся это, он чопорно взглянул на меня.
— Ты всегда выходишь из затруднительного положения за мой счет, — сказал я.
Он криво усмехнулся. Точно такое же выражение лица бывало у него в детстве, когда ему удавалось схватить последний бисквит.
Продолжать разговор было бессмысленно, и братья Тиррелл направились от клумбы флоксов и дельфиниумов к поджидавшему их семейству.
С тех пор как я стал рулевым, мне не раз удавалось побеждать в гонках. Если вы рулевой, вы знаете, что надо сдерживать эмоции и концентрировать всю силу воли на том, чтобы вырвать победу. Кроме того, я был журналистом, а журналисту необходимо умение владеть собой. Сколько раз мне приходилось брать интервью у самых отвратительных людей планеты, и выдержка ни разу не изменила мне. Сейчас этот опыт оказался очень кстати.
Рут встретила нас улыбкой с изрядной примесью уксуса. Мать оглянулась на Джорджа и нервно спросила:
— Все в порядке?
Они были женаты пятнадцать лет. За это время он целиком завладел ее телом и ее мыслями.
— Ну что, мой дорогой? — ласково заговорил Джордж. — Что-то ты совсем нас забыл.
Вообще-то он считал меня исчадием ада и с удовольствием сплясал бы на моей могиле.
— Очень много дел, — сказал я.
— Ясно. Читал информацию в "Телеграф". Неприятный случай. Мертвый русский, да? Ужасно. А главное — все произошло почти на глазах Невилла Глейзбрука. — Джордж произнес это имя с нескрываемым подобострастием — старый ничтожный сноб!
Я кивнул ему и повернулся к матери. Она вся напряглась. Уж она-то знала, как Джордж ненавидит меня.
— Останешься пообедать? — спросила она.
— Я должен встретиться с одним человеком.
Напряжение исчезло с ее лица. Она сказала:
— В этом месяце Джордж едет играть в гольф. Я буду тут одна скучать. Приезжай меня навестить.
— Постараюсь, — ответил я.
Приличия были соблюдены. Она с облегчением вздохнула. Джордж тоже. Да и я сам, признаться, тоже. Проговорив еще несколько минут о погоде и о летних отпусках, мы распрощались. Я поцеловал тех, кого следовало целовать, и направился к машине. Меня нагнал Кристофер. Я его спросил:
— Какие у тебя планы?
— Я должен подготовить необходимые документы.
— А все-таки, признайся, это идея Рут?
Кристофер вспыхнул.
— Не будь ребенком!
— Пара статей в газетах. Ты с Глейзбруком под прицелом журналистов. Неужели из-за какого-то дерьма нужно продавать "Лисицу"?
— Ты доставил много хлопот некоторым очень влиятельным лицам. Учти это.
Я смотрел в маленькое самодовольное лицо Кристофера. На нем было написано: я знаю много такого, чего не знаешь ты, но не скажу. Моему терпению наступил предел. Спокойно! — уговаривал я себя.
Резко повернувшись, я зашагал прочь по рассыпающемуся у меня под ногами гравию, оставляя позади Лидьятс со всеми его важными обитателями и их столь тщательно оберегаемой частной жизнью.
Через четверть часа я подъезжал к бару "Русалка" на набережной Пултни. Этот бар был знаменит всегда грязным полом, грубыми деревянными столами и отличным пивом, которое привозили из Сафолая. Завсегдатаями "Русалки" были мелкие торговцы Пултни, те, у кого не хватало средств, чтобы стать членами клуба, расположенного на другом конце набережной, — там собиралась местная аристократия.
В "Русалке" я нашел Чарли Эгаттера. Он сидел в самом дальнем углу, по-видимому уже давно стараясь отыскать истину на дне пивной кружки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97