Кадыр побрел вдоль по руслу, и теперь голод, до сих пор подавленный переживаниями бегства, напомнил о себе. Мало что росло в каменистом ложе реки. Но в одном месте он все-таки наткнулся на какие-то громыхающие листья. Это был ревень, и, попробовав, Кадыр стал уписывать его быстро и жадно: он и не знал, что существуют такие вкусные вещи, ведь тарбаганам из-за их домоседства приходится довольствоваться только теми растениями, которые растут вблизи их нор.
Покончив с ревенем, к сожалению еще не разросшимся настолько, чтобы накормить досыта, Кадыр учуял, что поблизости есть что-то еще - терпкое и соблазнительное. Он пошарил в темноте и наткнулся на кустик горного лука, изловчившегося вырасти между камней, уложенных рекой плотно, как на булыжной дороге. Скусив перышки, Кадыр так увлекся этим тоже незнакомым растением, что не поленился разворотить камни, чтобы добыть и луковку. Он ее съел, тщательно очистив, и ощутил не сравнимое ни с чем удовольствие. Недаром же этот самый лук человек сделал почетным жителем своих огородов!
А потом счастливый беглец подобрался к ручью, набрал полный рот воды, встал, задрал голову и сделался похожим на мальчишку, который после еды рот полощет. Он плескался, фыркал и, кажется, забыл, что его могут услышать. Но никого не было поблизости.
В путь Кадыр тронулся отяжелевшим: вряд ли он был в состоянии пройти хоть полкилометра. Через несколько шагов его стало клонить ко сну, что было естественно для зверя, непривычного к ночному образу жизни. Но ведь не ляжешь посреди дороги! Не меньше часа Кадыр искал место, подходящее для ночлега. Он нашел наконец довольно уютное местечко: на пути реки крепко лежали крупные камни; он к ним притулился, решив, что здесь он никому не доступен.
7
Его не сразу оставили переживания минувшего дня. То и дело он вздрагивал и, вскочив, озирался по сторонам. По-настоящему крепко ему удалось заснуть, когда этого уже не следовало делать: серыми, даже немного голубоватыми стали камни речного дна; ушли тучи, обнажив небо, уже почти беззвездное; восток разгорался, будто готовил дорогу, достойную принять шествие солнца.
И оно взошло.
И ударило спящего зверя по закрытым глазам самым первым и самым длинным своим лучом: вставай! И в тот же момент совсем рядом брякнул камешек под чьей-то осторожной ногой.
Тарбаган проснулся, очумело глянул вокруг и затем взвился, как подброшенный. Перед ним стоял волк.
Он стоял неподвижно и пристально разглядывал Кадыра, который то ли от страха, то ли от красного света солнца казался рыжей самого себя.
Это был волк матерый, пожилой отец выводка. Он после ночных странствий и удачной охоты нес волчатам куски свежего мяса, которые временно лежали в его собственном желудке. Тут ничего удивительного нет. У волков это любимый способ переносить пищу. Когда матерый придет к логову, он без затруднений отрыгнет мясо: ешьте, дети.
Теперь брюхо у него было полное, и он, как видно, стоял и соображал, что делать с тарбаганом. Тарбаган вроде хороший, но куда его деть? На себе тащить не хочется...
Он приоткрыл пасть, из которой сверкнули колючие белые частоколы миллион зубов, не меньше! Что означала такая гримаса? Устрашение жертвы? Или просто насмешку?
Да, это была улыбка! Волк потешался, разглядывая раскрасневшегося тарбагана, который хотя и похож был больше всего на трепещущий, готовый упасть лист осеннего дерева, но храбрился, как хищник. Он готовился вступить в бой. Чего доброго, он мог напасть первым!
Волк постоял еще немного и, не переставая улыбаться, медленно повернулся и зарысил своей дорогой. Он спешил. Тут было слишком открытое место, а он не любил показываться на глаза ни людям, ни зверям, ни птицам.
Кадыр после этакого свиданьица не возгордился, не стал считать себя исключительно мужественным тарбаганом. Наоборот: любой выступ горы, камень, куст, даже заросли травы казались ему теперь страшными.
Но надо идти и идти! Он отправился, стараясь держаться незагроможденных пространств, чтобы издали увидеть приближение опасности.
Часа два его дорогой оставалось русло с тихим ручейком посредине. Но потом русло резко изогнулось вправо, и он, чувствуя, что ему вправо не нужно, пошел прямо, для чего пришлось перебраться через ручей и взобраться на отлогий берег.
Вначале он попал в рощицу кривых деревьев, где ему из-за непривычной тесноты, из-за того, что исчезло небо, сделалось очень не по себе. Он изо всех сил устремился к видневшемуся впереди просвету и был рад-радешенек, когда выбрался на простор - волнистый, как окаменевшее в момент мертвой зыби море.
Только зря он радовался. Эта местность оказалась еще хуже приспособленной для тарбаганьих путешествий. Приходилось то карабкаться вверх, то спускаться, и одно было не лучше другого. Подниматься утомительно и страшно: каждый раз казалось, что кто-то подкарауливает впереди, спрятавшись за перевалом. А спускаться для тарбаганов и вообще мучительно: у них передние ноги короче задних; если споткнешься, обязательно покатишься кубарем. Кадыр хотя и не покатился ни разу, но уберечься от этого ему стоило больших усилий.
И все же нелепая местность сослужила ему хорошую службу.
Он как раз задержался передохнуть в низине, когда услышал шелест осыпающихся каменщиков, металлический звук, топот. Похоже, где-то неподалеку ехал всадник. Кадыр затаился.
- Кадыр! Кадырчик! - послышался жалобный мальчишеский голос.
Ну да, это был Ачжок. Ранним утром возле опустевшего ящика он не смог скрыть своих чувств. Отец сжалился. "Тарбаган не способен удрать далеко", - сказал он и разрешил взять вороного для поисков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16