Я ходил со всякими комиссиями по квартирам родителей. Грязные, голодные дети… Хорошо еще, если в тряпье укутаны… Не знаю, как теперь, но тогда лишить родительских прав было почти невозможно. Каких родителей мы должны предпочесть для ребенка, настоящих или приемных? Первым ребенок нужен лишь для того, чтобы оправдать собственную леность и безделье тем, что у них на иждивении малолетний, а вторые хотят воспитать и воспитывают человека!— Вроде она не то чтобы отказалась… Ребенка фактически подменили.— Этого не может быть! Это абсолютно исключено!
Женщина впилась в доктора взглядом, он попятился, вытирая о полотенце руки. Шаг назад, она — шаг вперед.— Поймите, я никому не скажу… Я ради него, Вазова-Войского. Что ей, девчонке, с двумя-то делать? Почему у нее двое, а у меня ни одного? А… Мой сынок умер. Может, вы не знаете, но мой сынок умер.Неужто она не помнит, что произошло днем?! Еще несколько часов назад в этом же кабинете она ругала всех убийцами и фашистами. Наверное, не стоило обращать на это внимание, свежи еще были раны послевоенных лет.Ребенок, кричала она, родился живым, я сама слышала его крик. Кто виноват?! Почему мальчик умер? Она отмахивалась от врача и сестер, требовала профессора Кротова. Старик приехал, познакомился с обстоятельствами дела и имел с ней долгий разговор в пустой палате. Когда он вышел оттуда, на него страшно было взглянуть — губы плотно сжаты, по лицу белые пятна.— Простим ее, коллеги, — проскрипел он. — Будем великодушны, попробуем войти в ее положение. В такие минуты люди не ведают, что говорят…И засеменил прочь по коридору, постукивая тросточкой.
— Так вы говорите, Ранне еще работает? — переспросил старик. Скрипнуло плетеное кресло. — Когда-то она бабочкой порхала, вверх-вниз по лестнице, вверх-вниз. С утра до вечера. Теперь уж не смогла бы, а впрочем, кто знает…— Еще очень даже бодрая, — заверил Виктор. — …А та девушка… — напомнил он, боясь, что разговор уйдет в сторону. — По словам Ранне, у вас тогда были большие неприятности… Даже скандал.— Кто их сосчитает, эти неприятности и скандалы!— Девушка тогда еще училась.— Кому же учиться, как не молодым, в старости ничего в голову не лезет. И зачем старому человеку учиться? На что ему все эти премудрости? В могилу с собой не возьмешь.
Молодой человек потоптался у двери с медной дощечкой, на которой было выгравировано «Директор». Закрыто на два замка. Он разыскал учительскую, но и туда не попал. Надо найти кого-нибудь из персонала, они подскажут, когда кончается урок и начинается перемена.Школьный звонок, далекий и позабытый, застиг его на лестничной площадке, серебристые трели разнеслись по длинным пустым коридорам. Одна за другой хлопали двери, в коридор гурьбой высыпали девчонки-подростки, появились и девчата постарше, с манерами взрослых дам. Он вспомнил, что этот техникум называют «Монастырем», и тут увидел невысокого стройного мужчину с классным журналом под мышкой — мужчина отпирал директорский кабинет, звеня внушительной связкой ключей. Он выждал, пока мужчина скроется за дверью, и постучался.— Войдите! — раздалось словно издалека. Оказалось, двери двойные, к тому же одна из них обита дерматином.Молодой человек поздоровался, и директор ответил. В его голосе и взгляде читался немой вопрос.— Я врач, — сказал вошедший. — Из родильного отделения центральной больницы.— Ах, это по поводу нашей студентки! Педсовет решил ее исключить. За прогулы без уважительной причины.— Видимо, если бы директор возражал, педсовет не принял бы такого решения. Ведь, между нами, прогулы — это, в данном случае, только повод, другие прогуливают и больше.Директор не возражал.— Чем могу быть полезен?— У вас что, другого пути нет, кроме исключения?— Нет.— Послушайте, товарищ директор! Хочу, чтоб вы знали: я пришел сюда не по долгу службы. Как врача, меня совершенно не волнует, что она родит. Молодая здоровая женщина… Если уж на то пошло, рожать — ее долг! Если бы она сделала аборт, вы бы ее не исключили, не так ли? Парадокс! Смешно, хотя и не до смеха!— Мне тоже. Курите? — Директор предложил сигарету. Они закурили. — Да вы присядьте…В коридоре прозвенел звонок к следующему уроку. Отсюда звук казался мягким и неназойливым.— У меня их тут без малого полтысячи. И почти все молодые и, как вы говорите, способные рожать. Плохо, что одни девчата, плохо. Привыкают к мысли, что на свете мало парней, не упустить бы случая. А парни с гитарами околачиваются у общежития — мы на всякий случай запираем уж в девять. Но все равно не удержать. Я вот удивляюсь, почему большинство все-таки остается учиться. Думал, может, потому, что держу в ежовых рукавицах? Оказывается, не поэтому. Педагоги, кому девочки доверяют, говорят, все очень просто. Одни приехали в Ригу получить профессию, а другие — развлекаться. Первым наша строгость помогает держать себя в узде, вторым ничто не поможет. Поэтому я не имею права давать им ни малейшей поблажки. Для вас она — молодая здоровая женщина, призвание которой рожать, а для меня — студентка, которой надо дать профессию.— Она хочет отказаться от ребенка.— Вот это новость! — Директор встал из-за стола и забегал по кабинету. Пальцы, державшие сигарету, дрожали, и пепел осыпался на пол. — Ну и ну! И теперь мною, как букой, будут пугать детей! Выбросил на улицу! И вы пришли, чтобы я оставил ее в общежитии?— Почти угадали.— Нет, в общежитии моего техникума младенцев не будет! — Директор умолк, будто на миг заколебался, и продолжал: — Ладно, пусть напишет заявление об академическом отпуске. Девушка способная, успеваемость у нее хорошая, потом наверстает упущенное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73