— Ты в самом деле так считаешь?— На суде грешно лгать. Из тебя такой же руководитель, как из твоей Нинки актриса. Такому, как ты, гуталином торговать, хотя я бы и этого тебе не доверил. Все, что ты умеешь, это пафосно вещать. Должность тебе найти можно, а мозги где взять? Да еще в такой затирухе, как экономика. Ты, конечно, воображаешь, что все делаешь правильно, ведь последствий твоих приказов сразу не видно. Если бы мы тайком не подправляли твои распоряжения, уже давно все пошло бы прахом.Наказание сильно запоздало, и мера его оказалась большой, с конфискацией имущества. Нина, однако, успела кое-что спрятать у матери и рассовать по приятельницам, чего не додумались сделать жены умников замов. И это несколько утешало Черню. Хотя он поклялся себе никогда больше не преступать закона и сознательным трудом возместить государству хоть малую толику причиненных убытков. Несмотря на то что он воспринял судебный процесс неким чистилищем, освобождающим его от прошлых грехов, о припрятанных вещах и драгоценностях не проронил ни слова. Он уже привык делать одно, говорить другое, а думать третье. Это выходило у него совершенно органично и не мешало жить, он попросту не замечал этого разлада.Черне всегда недоставало близких людей; кроме Нины, у него, наверное, никого не было. Они вращались среди приятелей, знакомых и коллег, однако никто из них к близости не располагал. Может, на самом деле, а может, лишь чудилось, но в каждой встрече проглядывала корысть, и это отталкивало. Балы, пикники, юбилеи поскромней и пограндиознее, в финских банях и на дачах — это не сближало. Не потому ли, что осторожность требовала общения только с людьми своего круга, — чужак ухватит суть по случайно оброненной фразе. И о чем станешь говорить с посторонними? Каждый из гостей расскажет по анекдотцу, провозгласит тост в честь виновника, споет пару куплетов и, покуривая, заведет разговор о работе. Только и всего. И все удовольствие за такие-то деньги. Если не считать тайных радостей — нескольких часов уединения со смазливой секретаршей или чужой женой в жалкой, взятой внаем комнатенке. Но ни сам Черня, ни Нина этим не увлекались.Среди «своих» были, наверное, и такие, кто даже в семье чувствовал себя отчужденно, не говоря уже о дружеской компании, — каждый что-то знал о махинациях другого, более удачливым, конечно, завидовали, но зависть и мошенничество — отнюдь не те качества, которые располагают к духовному общению.Здесь Черня вновь почувствовал себя отшельником — он ведь прошел чистилище и теперь считал себя вновь честным человеком, в то время как здешние обитатели в большинстве своем только и ждали побыстрее выйти на волю и сварганить новое дельце. Только похитрее, чем в прошлый раз, так, чтоб не влипнуть. Кроме того, здесь в основном сидели закоренелые плебеи, для которых пределом мечтаний было урвать добавку каши в обед или прошмыгнуть в воскресенье в клуб на оба киносеанса, хотя фильм был один и тот же, просто из-за нехватки стульев его крутили дважды. Может, поэтому появление на горизонте Виктора так обрадовало Черню: сын командира — это была плоть от плоти его, кость от кости. Разница в возрасте позволяла Черне войти в роль учителя и воспитателя. И потом, Виктор прилично играл в шахматы. Вскоре все у них стало общим: продукты — из получаемых Черней передач и купленных в местном киоске, книги и даже кое-что из одежды, так как оба были примерно одного роста. Они вместе читали газеты, следили за политическими новостями и важно их обсуждали. Виктор в политике разбирался плохо, но Черня, увлекаясь комментированием событий, этого не замечал.Когда Виктор начал готовиться к выходу на волю, Черня искренне загрустил и при посредничестве Нины — он уже давно наговорил ей с три короба о замечательном парне — начал подыскивать ему работу в учреждениях, руководимых старыми дружками. Но то ли влиятельные люди боялись вступать в контакт с Черней, то ли не желали путаться с имеющим судимость юношей, а может, действительно ничего стоящего не подворачивалось, но Виктор остался ни с чем. Тогда он поведал своему наставнику, что поедет к отцу, и они вместе обсудили эту затею. Черня настаивал, что ехать надо немедленно, чтобы в Риге не столкнуться с корешами. Он, конечно, Виктору вполне верит, только зачем искушать судьбу. В кругу давних друзей поднять стаканчик за встречу — ничего в этом нет плохого, но мало ли что может случиться, а виноват будет он, Виктор. У кого судимость, тот и козел отпущения. На самом деле Черня опасался, что Виктор, опьянев от свободы, свою поездку к отцу отложит, спутается с какой-нибудь бойкой девчонкой. Отсюда недалеко и до захудалой, бесперспективной работенки, а там, глядишь, дети пойдут, быт, мелкие дрязги и заботы. Черне же хотелось, чтобы Виктор занял более видное положение, но это возможно лишь под руководством достославного отца. Правда, и при отце ему будет трудно, уголовные делишки не так просто замазать. Вот если бы парень там, на Севере, обзавелся тестем под стать отцу, считай, карьера обеспечена.Хотя Виктор по вполне понятным причинам скрыл от Черни, что отношения с отцом разорваны давно и бесповоротно, ему в последний вечер в зоне приятно было слышать разглагольствования Черни о планах на будущее. И более того, он даже поверил, что для обеспечения сытой, хотя и не очень интересной жизни непременно надо съездить к отцу и вымолить прощение. Конечно, торопиться некуда: двадцать пять лет — еще не тот возраст, чтобы изнывать в кресле перед телевизором; и потом, на свободе его ждет кругленькая сумма.— Раньше середины дня не выйдешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73