– поинтересуется когда-нибудь, чего она хочет, назовет ее по имени?.. Да она понятия не имела, что он это имя знает, что помнит о ее существовании!
Хайна осторожно повернула голову и посмотрела туда, куда указала рука деда. В темном углу, куда не доходил свет от очага, сидел в кресле незнакомец, увидев которого Хайна едва не прыснула. Он был невероятно, ну просто до невозможности смешон. Весь пухлый и мягкий, точно не до конца надутый бабурий пузырь, завернутый в нелепое одеяние из ярких разноцветных лоскутов; лицо нежно-розовое, как у младенца, только огромного, и на этом мягоньком розовом лице – четыре маленькие мохнатые полоски. Две, как положено, над глазами, а две другие – чуть подлиннее и потолще первых – над верхней губой и на самой кромке подбородка. Нагорн улыбался, показывая в улыбке зубы, которые поразили Хайну более всего остального. Крепкие, крупные и, по всей видимости, здоровые, они имели совершенно немыслимый цвет. Из-за недостатка освещения Хайна не могла бы сказать наверняка, но ей показалось, что они отливают золотом!
– Ну что, поедешь со мной, милая?
Голос у гостя приятный, певучий, и Хайна подумала, что, несмотря на свой придурковатый вид, он, наверное, умный и добрый. Да и каким еще мог быть волшебник, пожелавший увезти ее в сказочную страну Аины?
– Да, господин!
И вот они едут уже полдюжины дней, а сон не кончается, становится все более диковинным, причудливым, захватывающим. Хайна и представить себе не могла, что духи сновидений такие выдумщики! Случалось ей прежде видеть занятные сны, но занятным было действо, фон же разнообразием не отличался. Горы, замок, камни и трава, стены и домашняя утварь, привычные звери и птицы, родичи и Аина… Знакомые до мелочей картинки, только фрагменты перепутаны. Иногда перепутаны смешно, иногда – непонятно, иногда – страшно. Но детали всегда одни и те же. А нынче…
Нынче Хайна почти ничего не узнает. Взять хотя бы повозку. В настоящем мире повозки напоминают большое корыто, поставленное на колеса. А в этом сне повозка похожа на домик. Домик очень странный, разукрашенный, с мягкими тонкими стенками и потолком, но вполне настоящий. И от дождя укрывает, и от ветра. С двумя игрушечными комнатками, в каждой из которых – мягкое удобное ложе, подушки для сидения, низкая скамеечка со светильником в окружении флаконов с благовониями. В домике даже кухонька есть с утварью и крохотной жаровней – мелким медным тазиком на трех гнутых ножках. Только засыпают в жаровню не угли, а непонятные белые с блестками осколки, и горят эти осколки не красными, а холодными голубыми огоньками. Холодными только на вид, а на самом деле – невиданно горячими. Если поставить на жаровню медную решетку, а на нее – чаник с водой, закипит вода вмиг, оглянуться не успеешь.
Тянут повозку-домик не мохнатые низкорослые илшиги, а огромные, еле-еле на цыпочках до морды дотянешься, могучие айраны, неторопливые и важные, как сами горные лорды. Править ими – одно удовольствие. За илшигами нужен глаз да глаз: на минутку возница отвлечется, и повозка уже в придорожных колючках валяется, а мохнатые пакостники разбежались по кустам пастись. Айранам же возница вроде и не к чему. Крикнешь им: «Пошли!» – и они знай себе бредут, никуда не сворачивая. Час, другой, третий… Могут идти весь день без перерыва на отдых и еду, пока не прокричит возница: «Стой!». Послушные звери, спокойные. С такими и ребенок управится.
И это очень здорово, что айраны умные и покладистые! Иначе лежать бы их хозяину и Хайне где-нибудь на придорожных камнях среди обломков повозки. Потому как если Хайна что-нибудь понимает, то в спутники ей достался господин на редкость неуклюжий. За что ни возьмется – все у него не так выходит. Хочет светильник зажечь – раз сто огнивом вхолостую щелкает. Хочет чаник с кипятком с жаровни снять – обязательно либо обожжется паром, либо чаник перевернет и огонь зальет. Хочет торбу с зерном айрану на морду надеть – сыплется зерно на камни на радость окрестным птицам.
Чем больше Хайна за нагорном наблюдает, тем больше у нее появляется сомнений относительно здравости его рассудка. Нет-нет, да и покажется ей, что первое впечатление о нем (какой смешной и придурковатый!) было верным. И одевается нелепо, и делает все так, будто задался целью посмешить Хайну, и вопросы задает невозможно глупые. «Что же ты все молчишь, да молчишь?», «Какую еду ты любишь?», «Чем же вы в такой глуши себя развлекаете?».
В общем, самых простых вещей не разумеет, хуже младенца. Младенец еще ходить не научился, а уже знает: разговаривать в присутствии взрослых нельзя – разве что взрослый тебя о чем-то спрашивает. А вопрос о еде – что можно придумать бессмысленнее? Еда – это силы, здоровье, жизнь. Разве можно какую-то еду нелюбить? Но забавнее всего вопрос про развлечения. Пухлый господин задал его с такой серьезностью, будто развлечения – самая важная и нужная штука на свете. На слух Хайны это прозвучало так же уморительно, как если бы он с озабоченным видом поинтересовался, как же сгорны обходятся без баялагов – красивых блестящих камушков, которые иногда, к своей радости, находят в горах дети.
А некоторых вопросов спутника Хайна просто не понимает. Будет ли она скучать по своим братикам и сестричкам? Какие гоёлы ей хотелось бы получить в подарок? Любит ли она танцевать? Смотрит Хайна на дядечку беспомощно, а он никак не догадается слова непонятные объяснить. И не понимает, что сама она спросить не может: не положено задавать вопросы взрослым. Недоумевает нагорн. Тоже, наверное, подумывает, не дурочка ли Хайна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19