Затоптали в грязь. А она что? Опять к ним прилипла? Зачем? Только чтобы мне вонзить?
— У нее, значит, документы должны быть, капитан, — сказал Чичерюкин. — Иначе она бы тут перед нами не выдрючивалась…
— А как же! Все оформлено. Я их, можно сказать, прямо у моего израненного сердца ношу, — продолжала издеваться Горохова.
Она открыла сумочку, вынула новенький паспорт, еще какую-то гербовую бумагу книжечкой и протянула менту.
Тот посветил фонариком, я глянула через его плечо. Книжечка была свидетельством о рождении, внутри поверх всего было написано от руки «Взамен утраченного».
Дальше я смотреть не стала, ноги стали ватные, и я присела на корточки, закрыв лицо руками. Меня трясло.
Значит, достали они меня. Опять достали. Мало им, оказывается, моей трехлетней отсидки? По самому больному врезали? Я ведь их не трогала. Отсекла напрочь, уехала из города, подальше от всего, что было…
— Все в норме, — нехотя сказал капитан. — Мальчик рожден в октябре девяносто пятого… Мать вот она, Горохова, отец тоже указан — Щеколдин Зиновий Семеныч… Паспорт новый, выдан с месяц назад, на Волге. Сын в нем записан, Григорий, и все такое. Проверять будем? Может, этих Щеколдиных пощупать? Могу связаться…
— Связывайтесь, милые, связывайтесь, — захихикала Горохова. — Только я ведь мое возвращаю, не чужое. Может, раньше не было возможностей, а теперь у меня новый план жизни наметился.
— Какой там план? — сказал Чичерюкин. — Ты же его еще раз продала, ребенка своего… Гришеньку нашего. Сколько содрала-то, Ираида Анатольевна?
— Товарищ капитан, меня на ваших глазах оскорбляют!
— Да пошла ты!.. — огрызнулся тот. — Устроили тарарам… Какая ни есть, но она мать. По ксивам все правильно. Разбирайтесь сами!
— Будем разбираться, Лизок? — мягко спросил Чичерюкин, поглаживая меня по голове.
Я поднялась на ноги, оправила подол, посмотрела на босые ноги, они были сбиты в кровь и грязные от мазута.
— Простите нас, капитан… Наверное, я виновата. Но я и представить не могла, что такое может случиться. Что это именно она. Подруга детства все-таки…
Я еще что-то бормотала в этом роде. Наши ребята готовы были разнести все вокруг вдребезги, им сильно хотелось заняться Гороховой. Но все это было бессмысленно.
— Пошли отсюда, — сказала я.
Ирка не была бы Иркой, если бы на всякий случай не стала оправдываться. Она залилась слезами, заломила картинно ручонки и возопила:
— Вот теперь до тебя дойдет моя мука! Как я за ним ходила, только чтобы увидеть! Но тебе от меня за Гришеньку по гроб жизни спасибо, Лизочка! Ну выходит так… Так выходит!
Мы ушли.
Когда мы возвращались в Москву, Михайлыч связывался по мобильнику с кем-то, кого-то поднимал по тревоге, что-то отменял и кого-то тормозил.
Мне уже все было по фигу…

Часть четвертая
РОКОВЫЕ ДНИ
В ту, первую ночь без Гришки Карловна осталась у меня ночевать. Чичерюкин подсадил в дежурку к домовому охраннику кого-то из своих парней и приказал меня никуда не выпускать.
Он все понимал правильно. Он не верил в мою покорность. Зная меня, он мог предугадать мои дальнейшие действия.
Часа в три ночи я поднялась с постели и деловито начала собираться туда, на Большую Волгу, к Гришке. Элга в моем купальном халате и перепуганная Арина обнаружили меня в детской, когда я, что-то бормоча, заталкивала в сумку его любимые игрушки. Я точно знала, что он насмерть перепуган, не спит и ждет меня. Нянька и Карловна повисли на мне, пытаясь остановить, но я расшвыряла их, протащив на себе до передней. Все это совершенно молча, будто онемела, оглохла и ослепла, заведенная, как робот, и нацеленная на одно.
Когда я вышла из лифта на первом этаже, чичерюкинский парень (это был не Костя) уже ждал меня. Видно, Элга позвонила ему. Домовой мужик стоял поодаль, но пока ни во что не вмешивался. У парня было испуганное лицо. Может быть, с леди он никогда не имел до этого дела.
Он хотел что-то сказать, но я его с ходу боднула головой в лицо. Этой штуке я научилась еще в светлом детстве, когда воевала со шпаной из нашей слободы. Я ему раскровенила нос и губы, но с таким же успехом могла бодать бетонную стену. Подключился другой охранник.
Это меня не остановило. Я пробивалась к двери наружу, царапаясь, лягаясь и вырываясь из их рук. Все кончилось тем, ч го они придавили меня сверху, связали руки брючным ремнем и отнесли на наш этаж по черной лестнице. Потому что в лифт они меня впихнуть так и не смогли.
В передней я умудрилась вырваться, уселась на полу и стала материться по-черному. Тем более что в зоне мой арсенал значительно пополнился. Я никогда не позволяла себе плакать при посторонних, но в эту ночь все запреты рушились и летели к чертям.
Я выла, визжала, хрипела и даже молила просительно:
— Отпустите меня… Что я вам сделала?
И в то же время пыталась достать их ногами наподобие кикбоксерши.
Позже Элга как-то мне сказала:
— Вы вели себя как взбесившаяся сноповязалка! Она же и вызвала спешно профессора Авербаха.
Тот примчался очень быстро в сопровождении той же мужеподобной медсестры-ассистентши. Они меня обездвижили, как вырвавшуюся из зоопарка на волю гиену, ширнули два укола, в задницу и предплечье, и отключили.
Пришла в себя я поздним утром, в постели, и представляла нечто киселеобразное, будто из тела вынули все косточки и пропустили меня через мясорубку. Все болело.
Авербах держал меня за руку, психотерапевтически обволакивал меня своим бездонным цыганским взором, перекачивал свое тепло и успокоение в мою душонку, в общем, пытался обмыть меня и расслабить в своей психосауне.
Мне было себя очень жалко, и я со странным удовлетворением думала о том, что теперь меня никто не выковырнет из кровати и я имею полное право не колыхаться, а лежать в тепле, тишине и уюте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96