Приручает она их или как? И знает ли про это законная мадам Чичерюкина или ушами хлопает? И что ей плетет Михайлыч? Дескать, товарищ по работе двинул в тот же театр на те же игрища?
Элга будто и не заметила моей озадаченности, заперла дверь в кабинет, передвинула стул к стене, на которой висели маски, влезла на него и сняла с крюка здоровенную, оскаленную клыками из слоновой кости эбеновую харю с выпученными глазами из океанских ракушек. Оказывается, харя прикрывала нишу в стене, в которой стояла картонная коробка из-под куриных кубиков «Кнорр», перевязанная шпагатом и проклеенная скотчем.
Она поставила коробку на стол, срезала шпагат и открыла ее. Пачки неновых хоженых долларов, немецких марок и еще чего-то европейского были перехвачены резинками.
— А-а, — протянул Вадик, — «четверговые», что ли?
— Да, это предназначалось для четвергов… Она называла это «мой чулок». Я полагала, Лиз, что вас Туманский поставил в известность.
— Ерунда! — сказал Вадик. — Он про эту заначку ни ухом ни рылом! Викентьевна боялась, что, если он разнюхает, тут же на фиг все спустит на ипподроме или в казино! Он же даже с охраной в «очко» дулся… Как только в кармане купюры зашевелятся — тут же все в игру! Между прочим, Лизавета, возле Маяковки такая контора есть, тотализаторная, с выходом на Европу. Там даже ставки на скачки в Ипсоме британском принимают, футбольное тото тоже. Скажем, продует какой-нибудь «Челси» «Манчестеру» и с каким счетом. Очень приличные ставки накачивались… Он оттуда не вылезал. Вот она его и держала на голодном пайке, в смысле начички. И наша касса была предупреждена, и в банке знали: без нее ему ничего не выдавать. Только с ее визой.
Это было еще одно открытие для меня. В смысле семейной жизни Туманских. Но больше всего меня интересовало, почему Нинель держала тут, под рукой, эту заначку.
— «Четверговые» — это как понимать?
Они мне объяснили, что при жизни Туманской вся просвещенная Москва знала, что по четвергам в офисе на Ордынке весь рабочий день Туманская посвящала приему не просто просителей, но разных творческих личностей, самодеятельных изобретателей и оставшихся не у дел ученых, доморощенных Кулибиных и Менделеевых, тащивших сюда свои проекты. Предварительный отбор делал как раз Вадим, отсекая явных безумцев и прохиндеев. И если кто-то становился интересен Туманской, он мог рассчитывать на подпитку небольшими разовыми суммами, до полутыщи баксов. В самом благоприятном случае умельцы могли рассчитывать и на постоянный контракт с "Системой "Т". Но даже при крайней сомнительности своего проекта визитеры кое-что получали, просто чтобы не откинуть копыта, как говорится, для поддержания штанов. Конечно, до великого Сороса, закачивавшего мощные гранты в раздрызганную российскую науку, Туманской было далеко, но в очередной раз я убедилась, что по-настоящему не могу понять ее, и белоснежный монумент, в виде коего я ее представляла, уже треснувший и осыпающийся декоративной крошкой, кажется, снова окутывался сияющей аурой, и на скупую рыцаршу, сидящую на своих сундуках, она опять переставала быть похожей.
Я спросила Вадика, может ли он вспомнить что-нибудь из особо значимых проектов, которые пошли в дело. Но вместо него ответила Карловна:
— Самое интересное — это программа по яйцам!
— Чьим? — удивилась я.
— Страусиным, — сказал Гурвич, усмехаясь. Оказывается, года два назад к Туманской на прием пробился отставной контр-адмирал, оказавшийся не у дел в связи с усечением флотов и осевший на родовом хуторе на Кубани. Адмирал свихнулся на страусах. Ему удалось упереть с территории самостийной Украины из разоренного заповедника Аскания-Нова еще не съеденных аборигенами двух страусов-эму. С целью создания страусиной фермы, которая в грядущем должна была дать диетическое мясо, перья для украшения дам, классную кожу на перчатки, сумочки и прочее. С первой парой, которая должна была стать основой династии кубанских, то есть российских, страусов, дела не сложились. Страуса-папу порвали местные собаки, подкопавшиеся под вольер, но страус-мама успела отложить два яйца. Адмирал заложил их в самодельный инкубатор. Из одного яйца ничего не вылупилось, из другого проклюнулась страусиная девочка. Адмирал для убедительности привез в корзине страусенка в Москву и долго гонял по банкам и спонсорам, безуспешно пытаясь увлечь финансистов своим проектом. Кто-то вывел его на Туманскую, и он появился в этом кабинете с той самой корзиной и познакомил Нину Викентьевну со своей питомицей. Вадим собирался выставить адмирала, но Туманская не дала.
Дева-страус гуляла в этом кабинете и метила ковер пометом.
Адмирал напирал на то, что для продолжения дела ему нужны новые яйца, из которых он надеялся вывести хотя бы одного страуса-джентльмена, дабы образовать новую семью.
— Она была такая очень миленькая птичка, — вспомнила Элга.
— Голая она была, потому что от злости сама себя общипывала, и величиной с индюка! И клюв как десантный штык-нож! Долбанула в ботинок так, что я полгода хромал… Меня Викентьевна в Испанию сгонять заставила. Там один хмырь этих страусов развел, как мух! И за яйца слупил, будто они золотые. Сейчас я покажу вам этого адмирала.
Вадим порылся в столе Туманской, который все не решался очистить, и вынул какой-то снимок.
Судя по всему, адмирал процветал, разумно используя кредитную подкормку от "Системы "Т". На фотографии он, коротенький и толстый, стоял на зеленой лужайке, в полной парадной форме, якорях, галунах и орлах на погонах и фуражке, с кортиком, по стойке «смирно». Слева и справа от него вытянулись рослые страусы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96