Я обалдело взирала на нее, непривычно тихую, мягкую и даже — ну и дела! — стыдливо вспыхивающую девчоночьим румянцем. Но, в общем, она была прекрасно бледна, загадочна и снисходительна, как будто только она одна знала тайну, которую другим не постичь. У нее даже походка изменилась. Раньше она топала твердо, как солдатик, словно вбивала гвозди в пол своими сапожками, теперь же двигалась плавно, как бы перетекала по кабинету с одного места на другое. Лицо ее истончилось, в подглазьях легли вполне объяснимые тени, губы подпухли, ее янтари, казалось, стали еще больше и солнечно сияли. Но окончательно добил меня зеленый, смахивающий на детский, бант, которым она прихватила свои медно-пламенные волосы на затылке. Впервые я ее видела на службе не в деловом, мужского кроя, костюме, а в классном платье, почти по колено и с разрезом на бедре, восходившим гораздо выше того, что она ранее себе позволяла. Платье тоже было зеленоватым. Плюс темно-зеленые туфельки на каблучищах — в общем, она стала похожа на изящную малахитовую ящерку, состоящую в штате Хозяйки Медной горы. Но в остальном она осталась прежней — деловой, четкой, исполнительной.
Восьмое марта было нерабочим днем. Служивые начинали праздновать его, как и положено, заранее, седьмого, и, когда я утром вошла в кабинет на Ордынке, она уже ждала меня с какими-то списками и расписанием грядущих торжеств в офисе. Столы для междусобойчика в буфете должны были накрыть к концу рабочего дня, мужики, как и положено, сбросились на цветы и подарки для дам, но все детали уточняли, как всегда, у Элги. Она знала, какие духи предпочитает та или иная дама, от «Донны» от Труссарди для Беллы до молодежных «Кензо» для девчонок. Закусь и выпивку должны были завезти из «Савоя». Меню я должна была удостоверить, так же как и ведомость на премии, каковые будут вручены вместе с цветами в конвертиках.
Я разглядывала Элгу не без легкой зависти и печали и все пыталась припомнить, как это было впервой у меня. Вернее, у нас с Петькой Клецовым. Кажется, я больше всего боялась, что дедуля все просечет. Мне казалось, что все обо всем знают, и я боялась идти в школу, будто все еще была голой и чуть пьяной, как тогда, когда Петька потянул меня под сирень. Боялась я напрасно, Панкратыч ни о чем не догадывался. Гаша поняла все точно и сказала мне беспощадно:
— Невтерпеж, значит? Не сохранила себя, задрыга? За своей Иркой Гороховой заторопилася? Ну и как оно?
«Оно» было непонятно. Только с неделю саднили ягодицы и спина, наколотые травой, потому что Петькина куртка, которую он, торопясь, подстелил, куда-то из-под меня уползла…
Элга заметила, что я ее изучаю, странно хихикнула, закрывая зардевшееся личико ладошками, и взмолилась:
— О, Лиз! Не надо меня исследовать! Я понимаю — вам это кажется нелепо и смешно…
Ничего такого мне не казалось. Просто она будто окунулась в чан с живой водой и немыслимо помолодела. Я же себе казалась старой клячей. И спросила, как Гаша:
— Ну и как «оно»?
— О! — только и сказала Станке Элга Карловна. — О мой бог… Это восхитительно! И совсем нестрашно… Я имею огромное сожаление, Лиз! Почему это не произошло раньше? Это действительно ни с чем невозможно сравнивать. Совершенно новые горизонты!
— С чем я вас и поздравляю!..
Я немного кривила душой, понимая, что у Элги Карловны Станке отныне появился божок, на которого она будет молиться. А это означало, что главной персоной для нее теперь стал Михайлыч, а вовсе не я. Возможно, ее восторги со временем поутихнут, но более вероятно, что нет. Похоже, что теперь наша Элга пустится во все тяжкие и будет наверстывать упущенное. Я даже подумала о том, что одним Михайлычем она может не ограничиться и куда ее позовут новые горизонты — один черт знает. Мне казалось, что у них это не очень всерьез. Ну, нормальный служебный романчик, которые случаются и у не очень молодых людей…
Я сочла необходимым ее предостеречь:
— Вы только, пожалуйста, не очень афишируйте… Все-таки у него жена миленькая. Дети…
— Я не имею покушений на его семью, Лиз! — твердо сказала она. — Это не имеет никакого отношения к тому, что случилось. Это имеет совершенно другой смысл.
— Смысл тут один: седина в голову — бес в ребро. Разборки нам ни к чему. Так что вы — поконспиративней…
— Я понимаю, — вздохнула она. — Мы уже работаем над этой проблемой.
— Вот-вот, работайте.
Я еле удержалась, чтобы не заржать. Элге Карловне Станке явно нравилось быть таинственной понижать голос до шепота и настораживаться, словно нас могли услышать.
Но больше всего меня насмешило то, что, когда ко мне заглянул Кузьма Михайлыч, она сделала вид что они почти что незнакомы, кивнула ему мельком и унесла ноги.
Я поставила Чичерюкина в известность о прослушке. Он кивнул невозмутимо:
— Я знаю.
Когда рассказала ему о звонке Кена откуда-то издалека, Михайлыч уточнил:
— Да недалеко. Он почти что рядом. На родине твоей торчит. Его же пасут, Лиза. Все его телодвижения фиксируются.
— Господи, а что ему там-то надо?
— Скоро узнаем.
Я завелась и заявила, что мне все эти его игры в штирлицев ни к чему и я сама распотрошу Кена во время встречи десятого числа вот тут, в офисе, о которой Кенжетаев мной лично предупрежден. Михайлыч пожал плечами:
— Да не сунется он сюда! Вот увидишь, кого-нибудь вместо себя на переговоры откомандирует. Он сейчас не тебя, он меня трухает. Ребяток моих! Почуял, что я колпак над ним ставлю, хвост за собой чувствует… Уже уходил пару раз, и довольно удачно.
— И долго он за собой ваши хвосты таскать будет?
— Как выйдет. А пока возьми вот это.
Он протянул мне наплечную полукобуру из мягкой белой кожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96