Он закончил обряд мочеиспускания и сел по другую сторону от петли, подальше от своей лужицы. И тут же вспомнил, что он хотел кричать и звать на помощь. Семен набрал в легкие побольше воздуху и закричал: "Эй! Помогите! Кто-нибудь! Help!".
Зря он кричал по-английски. Его и по-русски-то никто не услышал. А англичан в этой местности отродясь не бывало. Но Семен этого не знал и снова закричал еще громче: "Эй! Помогите! Кто-нибудь! Help!". Если бы Семен мог выйти на улицу и послушать самого себя, как он кричит из погреба с полузаклеенным ртом, то он бы убедился, что его совершенно не слышно, и прекратил бы это бесполезное занятие. Но Семен не мог выйти и послушать самого себя. И дело даже не в том, что послушать самого себя, сидящего в подвале, находясь на улице, невозможно. Семен не мог выйти - вот в чем была причина. А если бы он мог выйти наружу, то, уверяю вас, он не стал бы ничего слушать, а просто бросился бы наутек, даже без теплой куртки и ботинок.
И Семен продолжал кричать, срывая голос, пока не услышал шаги наверху.
- Чего раскукарекался петушок? - спросил сверху глухой и тихий голос Голубеева. - Тебя на улице не слышно, так что ты зря голосишь.
Семен рассердился на "петушка", но сразу же простил эту промашку Голубееву ввиду некомпетентности того в тюремных делах. На него было за что сердиться и без "петушка".
- Выпусти меня! - громко сказал Семен.
- Это еще зачем? - спросил Голубеев.
- В туалет хочу, - ответил Семен.
- Делай все под себя, свинья, - сказал Голубеев. - И сиди в своем говне, тухни!
- Сам ты свинья поганая, - рассердился Семен, - ублюдок! Чего ты хочешь от меня? На хрена приковал здесь?
Семен с силой дернул за петлю, к которой был прикован, да едва не вывихнул себе плечо. Тогда он со всего маху пнул лестницу. Она затрещала.
- Давай бесись, - рассмеялся сверху Голубеев, - в аду похуже будет.
- Тебе, - огрызнулся Семен, но слова маньяка его отрезвили. И правда, чего это он дергается, как вошь на поводке. Только силы тратит. Семен решил поговорить с этим мудаком спокойно.
- Как ты меня заметил? - спросил Семен. - Ждал, что ли? Или случайно?
- Ждал, - ответил Голубеев, но не сразу. - Дура какая-то позвонила мне на работу вчера вечером, сказала, что меня разыскивают родственники из Сибири. Я сразу понял, что это либо ты, либо опера, потому что нет у меня родственников в Сибири.
- Как дуру-то звали? - спросил Семен.
- Не помню, - ответил Голубеев, - цветком каким-то...
"Действительно, дура Герцеговина, - подумал Семен, - кретинка! И чего ей вздумалось звонить этому говнюку?". Да что ее ругать-то теперь, сидючи в подвале в наручниках. Раньше нужно было думать.
- Ладно, заткнись пока, - сказал Голубеев, - я буду ужинать.
- Я тоже хочу ужинать! - крикнул ему из подвала Семен.
- На том свете тебя накормят! - ответил Голубеев.
- Не накормят! - уверенно возразил Семен. Он уже воспринимал все происходящее, как какую-то дурацкую игру, как сон. - А когда ты собрался меня на тот свет отправить?
- Скоро, - ответил Голубеев.
- Дай пожрать-то перед смертью, - возмутился Семен, - в Америке, вон, перед электрическим стулом и бреют, и поесть дают, чего закажешь. А я хоть хлеба бы пожевал или сухарик.
- Я тебя побрею серной кислотой, - ответил Голубеев, - если будешь ныть. Сначала сам поем, а потом и тебя покормлю. Обещаю.
Голубеев сел за стол и начал есть наскоро поджаренную яичницу. С предыдущими жертвами он не разговаривал, некогда было, да и незачем. К тому же у них у всех был заклеен скотчем рот. Первый здоровяк чего-то мычал, второй токарь тоже пытался кричать, азербайджанец блеял, как барашек перед мусульманским праздником Курбан-байрам. Девка их, потаскуха, выла, как волчица. А этот, гляди-ка, разговорился. Да еще и острить пытается, умник.
К Семену Голубеев относился иначе, чем ко всем остальным. Он долго за ним наблюдал после отсидки и согласно своей теории о неисправимости преступников, хотел поймать Семена на правонарушениях, как всех остальных. Самый главный постулат теории Голубеева заключался в том, что ежели человек один раз в жизни совершил проступок, то все, значит в него вселился черт и нечего с ним цацкаться, перевоспитывать, сажать в тюрьму, брать на поруки. Нет, преступников нужно уничтожать, очищать от их тлетворного влияния человеческую породу.
В действенности своей теории Голубеев убеждался на практике. Например Танька, едва выйдя с зоны стала проституткой, Алик стал торгашом и вором, и вообще ему черному не место в России. Про Бомбу и разговора нет, это конченый урод. Кирилл вообще стал педерастом, это вне обсуждений. Василий честно работал, но Голубеев был уверен, что он еще бы себя показал, потому что поползновения у него были. Семен, по мнению Голубеева, тоже затаился. И хотя он ни в чем преступном за два года Голубеевым замечен не был, но тоже подлежал уничтожению потому что один раз он запачкался и стало быть в него вселился черт.
Вот посидит Семен еще в погребе до трех часов ночи, а потом поведет его Голубеев к месту, где душа убийцы его дочери отделится от тела и присоединится к остальным. А по дороге Сергей Петрович ему все расскажет. Как ждал он их с зоны, как готовился и как убивал каждого в отдельности. Расскажет, для того чтобы этот недоносок после своей смерти в аду всем остальным все это рассказал. Гражданин Голубеев не был зол на Семена, его уже не жег огонь праведной мести. Он просто знал, что Семена нужно уничтожить, потому что когда-то семь лет назад он поклялся в этом на могиле собственной дочери.
Сергей Петрович закончил трапезу, взял с полочки в коридоре фонарик и откинул с пола ковер. Недолго провозившись с замочком, открыл погреб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76