- Что "еще?
- Я не хотел тебе сразу говорить, но не могу держать в себе. Если откладывать страшное известие о большом несчастье на потом, то получается еще хуже...
- Большое несчастье? - вздрагиваю я.
- Огромное, настолько ужасное, что тебе понадобится мешок мужества, малыш...
- Что-то с моей матерью? - вскрикиваю я.
- Да, - всхлипывает Берю, - она умерла.
Мы снова впадаем в задумчивость. На этот раз молчание напряженное. Слышно, как бьются наши мощные сердца. Но через некоторое время до нас вновь начинают долетать звуки. Со стороны родильного отделения слышны крики: мамаши рожают, извещая о снесенных малышах... Машина чихает на улице... Лает собака... Где-то надсадно хрипит радио, перекрывая пение туземцев...
Сколько времени мы сидим молча, не говоря ни слова? Дыхание Толстяка становится все более прерывистым.
- Ты что... ничего не хочешь сказать? - нарушает он наконец наше обоюдное оцепенение.
- И правда, - говорю я, - чего я все молчу? Ты меня успокоил, Толстяк.
- Как? Но я... Как ты говоришь?
- Это как раз то известие, что мне нужно было обязательно сообщить в этот момент, Берю. О смерти Фелиции! По сравнению с ее смертью моя - так, пустяк! Мысль о том, что она и правда может умереть, переворачивает мне душу.
- Но, Сан-А...
Я улыбаюсь, повернув голову на его голос.
- Не утруждай себя, старина. Если бы маман умерла, я бы это почувствовал. Ты мне подбросил эту страшную весть, чтобы я испытал сильное эмоциональное потрясение, правда? Ты принял за чистую монету заявление этого офтальмолога и надеешься возвратить мне зрение, ошарашив меня как обухом по голове подобной выдумкой?
Берю натянуто смеется.
- Жаль, что ты мне не поверил, - говорит он. - Может быть, твои глаза вновь бы увидели свет божий. Ну ладно... Но это опять же еще не все.
- Нет? - улыбаюсь я. - Глупости лезут, как из рога изобилия?
Он с шумом выпускает газы, видимо для смеха, чтобы меня еще больше подбодрить, и заявляет:
- Ладно, еще одна новость, на этот раз говорю серьезно.
- Да неужели?
- Теперь я берусь за расследование. Шеф приказал. Поэтому, пока ты вне игры, я становлюсь во главе... Значит, начну я с того, что возьму у тебя показания. А ты рассматривай себя просто как свидетеля. Понял, парень? И давай начинай прямо с самого что ни на есть начала. Валяй рассказывай. Я весь внимание...
Я делаю ему знак приблизить свою физиономию ко мне. И как только чувствую, что его щетина колет мне щеку, шепчу:
- Свидетелю плевать на всякие распоряжения! Найди мне мои шмотки, и сматываемся отсюда!
- Да никогда в жизни! Мое командировочное предписание вполне четко сформулировано. Я, Александр-Бенуа Берюрье, назначен вести расследование. А ты если и покинешь госпиталь, то только для того, чтобы ехать домой.
- Я выйду из госпиталя и буду делать то, что мне нравится, господин Берюрье. Паспорт у меня в порядке, и я свободный гражданин. И никто не убедит меня в обратном, а уж тем более не такой толстый сукин сын, от которого к тому же разит винищем. Я допускаю, что ты теперь официально возглавишь следствие. Отныне я поступаю под твое начало, Анахорет. Давай сюда мою сбрую - это все, что я могу тебе ответить. И сваливаем! Ты будешь моей палкой для слепых, собакой-поводырем, небьющейся плошкой и прочее. Будем играть в такую игру: голова - ноги. Ты будешь ногами, но я буду головой. Соглашайся, лучшего предложения не поступит! Меня вырубили, и теперь я должен отомстить. Я найду их чертов камень! Клянусь!
Берюрье - вы его знаете? Это не самая плохая лошадь в нашей конюшне. Он, наверное, даже самый лучший из ослов в своей категории. Вот только смекалка его иногда подводит, и мысль - как входит в его башку, так тут же и выходит, не успев поздороваться.
- Черт бы тебя побрал! Что ты вбил себе в голову? Ты же слепой, как слепая кишка! - кичится мой импульсивный помощник, пардон, начальник.
Но тут же начинает кряхтеть и вздыхать. Конечно же, мне могут возразить, что я веду себя нетактично по отношению к нему.
- Между прочим, ты только что утверждал, будто я не слепой, - говорю я страдальческим голосом.
Я слышу, как открывается скрипучая металлическая дверь шкафа.
Что-то мягкое падает мне на плечо и на грудь.
- Так, вот твои шмотки... Держи трусы... рубашку! Вот твой пиджак! И еще ботинки! На тебе носки! Ты наденешь носки? Пижон! В такую жару я их не ношу. Терпеть не могу! Нужно, чтобы пальцы на ногах жили совершенно свободной жизнью, поскольку, как я помню из памятки о личной гигиене, от жары появляются мозоли.
И он продолжает болтать без умолку, подчас без видимой связи с предыдущим. В принципе понятно, что таким образом он заглушает стыд. Он чувствует, что поступил нехорошо, назвав меня слепым.
- О'кей, жокей, будем вести расследование вместе! - говорит он без всякого перехода. - Держись за мой рукав, а я буду расчищать тебе путь. Даже если на горизонте появится всего лишь кучка собачьего кала - нет проблем, я уберу. Ты доволен?
- Посмотрим, - наученный горьким опытом, осторожно говорю я.
Внезапный приход мадам Бертран может существенно осложнить ситуацию.
- Ага! Что я вижу? Он одевается! Решил слинять! - брюзжит старушка. Вы не имеете права! Вы должны лежать, не вставая! Я не позволю! Я доложу доктору Кальбасу...
Слышен шорох одежды, шарканье ног, затем тихий стон.
- Ты, мартышка! Ты заткнешься или я тебя урою? - рявкает Берю. Затем обращается ко мне: - Так, ну все? Готово, хватай меня за руку и держись крепче. Только хочу тебя предупредить об одной-единственной вещи, друг мой: не надо давить мне на жалость! Запомни: тебе трудно оттого, что ты слепой, но я тебя веду, потому что мне так нравится!
Глава (если посчитать) пятая
Думаю, что если бы понадобилось снимать документальный фильм о короле дураков в изгнании, то можно сейчас просто повернуть камеру на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67