Числом их всего пять. Отрываю кусочек пластыря со своей повязки и располагаю нити на липкой ленте. И мне даже удается восстановить образец материала, откуда они оторваны. Бармен наблюдает за моими манипуляциями, раскрыв глаза размером с готическое окно. Он, похоже, думает про себя: ну и чудными же играми занимаются гости судовладельцев.
Допив виски, я ощущаю, как прежний оптимизм вливается мне прямо в тыкву, полную идей, и в этот радостный миг слышу, что чудный, райский звон колокольчика зовет к обеду.
* * *
Пока что мы еще ни разу не встречались с хозяйкой дома, и я умираю от желания увидеть ее, поскольку, судя по фотографиям, она в порядке, и весьма. Вторую супругу Окакиса зовут Экзема. Он познакомился с ней, когда она была простой шлюхой на бульваре в Афинах. Сраженный ее красотой, он решил уподобиться Пигмалиону и сделать из нее одну из самых ярких женщин высшего света.
И вот мы наконец встречаемся за обеденным столом. Она, как истинная хозяйка, приглашает всех в шикарную столовую. Но какая женщина! Мечта! Представьте себе Джину Лолобриджиду, но красивее. Светлые волосы и завораживающий взгляд, как у египетской статуэтки. У нее античный нос, потрясающий рот и бюст, по сравнению с которым верхний этаж Софи Лорен выглядит просто как два крутых яйца на блюдечке.
Хозяин дома вновь представляет гостей друг другу. Окакис обладает удивительным хладнокровием. Глядя, как он старается перед кинокамерами, не подумаешь, что он в дерьмовом положении.
Против каждого прибора стоит карточка с именем гостя. Я оказываюсь между своей псевдоневестой и Антигоной - словом, согласитесь, мне можно позавидовать.
Вы, естественно, понимаете, о чем болтают за столом? Тема одна - покушение. Каждый высказывает свое мнение. Одни полагают, что тут замешан какой-то сумасшедший, другие везде видят руку Москвы. Ваш покорный слуга Сан-Антонио во время всей этой ничего не значащей болтовни превращается в лягушку, широко раскинув ноги и упираясь коленями сразу в двух своих соседок. Можете поверить, дело трудное - намного труднее, чем играть на рояле.
Во время еды все выглядит пристойно. Блюда отменного качества, и Окакис владеет такими винными погребами, каких я еще нигде не встречал на своем жизненном пути. Когда дело доходит до сыра, вдруг раздается зычный голос, перекрывающий все остальные звуки. Голос подзывает официанта:
- Эй, приятель! А ну-ка плесни мне еще глоток твоего классного "Сен-Эмильона", а то что-то в глотке пересохло!
Все поворачивают головы в сторону невежи. Но вы, наверное, уже и сами догадались, поскольку все-таки немножко умнее, чем хотите казаться, что голос принадлежит господину Верзилю, помощнику профессора В. Кюветта. Тот, на кого сейчас обращено всеобщее внимание, уже прилично нализался. И на этот раз ошибка исключена: толстяк Берю не может долго хранить свое инкогнито. Просто на столе слишком много красного вина, и его картонный имидж разлетается в клочья. Это он, мой Берю! Настоящий, подлинный!
Вижу, как несчастный профессор безуспешно пытается подать ему знак со своего места, но куда там! Его Величество Александр-Бенуа положил на всех с прибором. Он в своей стихии!
Заметив наконец, что все внимание сосредоточено на нем, Толстяк обводит всех шаловливым взором и заявляет:
- Прошу прощения, короли и королевы, но если не оттягиваться на отдыхе, то где же тогда еще расслабляться, кроме как в сортире?
Слуга наливает ему бокал, и Толстяк оказывается при деле, по крайней мере, никого и ничего не видит и не слышит. Он замолкает, от удовольствия закрывает глаза и причмокивает.
- Берю, - шепчу я, - Берю...
- Что вы сказали? - спрашивает Глория.
- Ничего особенного, - отвечаю я. - "Берю" означает страшный драчун и грубиян.
Сокращенно от Берюрье - это знаменитый французский персонаж, пачкающий свой галстук яичным желтком. Обычно он небрит, носит дырявые носки и очень неграмотно выражает свои мысли, если они у него, конечно, есть. У нас даже появился глагол "берюкать", относящийся к
первому спряжению. Например, о ребенке говорят, что он "наберюкал" , если шалун вылил себе суп на штаны или наделал в кровать.
Закончив урок французской словесности, я вновь поворачиваюсь к Толстяку. Тот отвешивает мне такой взгляд, что лучше бы не видеть. Теперь я понимаю, о каком таком французском полицейском, находящемся в составе экспедиции, говорил мне Окакис. Так это, значит, Берюрье! Дорогой мой помощник, ну и намучился же он, оттачивая свои манеры, прежде чем взяться за такую роль! Держался он недолго, прямо скажем, но иллюзия была полная, поскольку даже я не смог признать в Верзиле моего дорогого Толстяка. Я вспоминаю, что же ему пришлось с собой сделать для перевоплощения. Значит, так: он наконец тщательно побрил рожу. Кроме того, надел очки - точно. Но было еще что-то... А, понял: Толстяк пришпандорил парик. Поскольку у него негусто на крышке котелка, то ему устроили по случаю приличный паричок в стиле Майоля. Рафинированная элегантность костюма удачно укомплектовала его светскость. Но я чуть не упустил еще одну очень важную деталь: у Берю нет больше здоровой бородавки на щеке. Куда же он ее дел - не напильником же спилил?
Толстяк сидит между бабушкой господина Педе и одной из жен Омона Бам-Тама I, красавицей-негритянкой, запакованной в красный шелк.
У Берю вообще всегда была сильная склонность к черненьким. Кстати сказать, все белью мужчины имеют тайную страсть к негритянкам. Запрыгнуть на негроидную кошечку - мечта всех настоящих котов! Удивляюсь я на расистов! Вместо того чтобы оседлать какую-нибудь мисс Какао, они считают ее низшей расой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59