– Комиссар! Комиссар!
Я оборачиваюсь и вижу старое парижское такси, в нем сидит Шардон. Он возбужденно машет руками, роняя орехи и слюну.
Такси останавливается.
– Вы здесь? – спрашивает толстый полицейский. – А я слежу за доктором. Едва я начал дежурство перед его домом, как он вышел, сел в свою машину и поехал. Такси поблизости не было, и я поднялся к нему. Домработница мне сказала, что он убежал как сумасшедший, сказав ей, что едет в свой дом в Гуссанвиле... Я реквизировал такси, но эти драндулеты еле двигаются.
– Не утомляйся, – говорю я. – Я видел эскулапа, он мертв. Он пустил себе пулю в лоб... Сделай все необходимое. Никого не пускай в дом. Особенно жандармов.
– Застрелился! – бормочет Шардон.
– Да, – говорю я, трогаясь с места. – Как видишь, еще одна естественная смерть!
Глава 16
Когда я выхожу из кабинета патрона, на часах чуть больше четырех часов (для моих читателей начальников вокзалов поясняю: шестнадцать). Признаюсь, что я несколько оглушен заданием, которое он мне поручил. Я выполнял разную работу, но такую еще ни разу. Хотя надо же когда-то начинать... Я расскажу вам о ней как-нибудь в другой раз.
Мой девиз: «Живи моментом». Я начну думать о предстоящей миссии, когда буду сидеть в самолете.
Положив паспорт, доллары и рекомендательное письмо в карман, я снова ступаю на тропу войны.
До вылета осталось несколько часов, а опыт меня учит, что с толком использованные несколько часов стоят без толку проведенной жизни.
Немного помедлив, выйдя на улицу, я направляюсь на улицу Шапталь, которую следовало бы переименовать в улицу Жмуров...
Для начала наношу визит соседке Парьо – старой деве.
Увидев меня, она издает писк напуганной мышки.
– Ой, – вскрикивает она, – полицейский!
– Он самый, – отвечаю. – Никогда бы не подумал, что вы боитесь полиции, мадемуазель.
– Я боюсь не полиции, а мужчин, – жеманничает эта старая сушеная вобла.
Я бросаю на нее красноречивый взгляд.
Чтобы покуситься на ее добродетель, надо запастись отбойным молотком, это я вам говорю!
– Ну, ну, дорогая мадемуазель, не все же мужчины грубияны. Попадаются и джентльмены. – И добавляю: – В полиции они встречаются редко, тут я с вами согласен, но Я, так сказать, редкая птица. – И я возвращаюсь к моему барану: – Скажите, в тот вечер, когда бедный месье Парьо протянул ноги...
– Нельзя поприличнее? – перебивает она.
– Пардон, в тот вечер, когда он отбросил копыта, у него работало радио?
– Да... Он слушал музыкальную программу. Это был воскресный вечер, да?
– Совершенно верно. А потом, когда... подружка Парьо ушла, радио замолчало?
– Да... Незадолго до ее ухода.
Так-так, неужели доктор Андрэ попал в «десятку»?
Изабель выключила перед уходом радио... А Парьо спал... вечным сном!
Я смотрю на старую деву, не сводящую с меня глаз.
– Какая жалость, что вы не вышли замуж, – говорю я.
– Это почему? – возмущается она.
– Потому что я уверен, что вы составили бы счастье любого мужчины.
– Это судьба, – говорит она, и в ее голосе слышится сожаление.
– Ну да... Но вам, должно быть, одиноко?
– Я привыкла...
– Конечно... Вы смотрите на улицу и, спорю, долго остаетесь у окна...
– На этой улице почти никакого движения...
– Это верно. Скажите, когда в тот вечер ушла девушка, вы стояли у окна?
– Я не помню.
Эта старая калоша пудрит мне мозги!
– Но, – уверяю я, – владелец ресторана напротив сказал мне, что вы стояли у окна и видели, как малышка вышла из дома.
Я, конечно, блефую, но она заглатывает крючок всей челюстью.
– Куда он лезет, этот свин! – возмущается она. – Я что, уж и не имею права подойти к окну?
– Речь не об этом, мадемуазель... Вы имеете полное право проводить у окна всю жизнь, только не нагишом...
– Какой ужас! – стонет она. Ее челюсть вываливается изо рта, но она втягивает ее обратно.
– Девушка села в машину Парьо?
– Да, – отвечает она.
– Она была одна?
– Да... Но она вышла из дома не сразу.
– Как это?
– Я слышала, как она открыла дверь, но на улицу вышла Не сразу. По крайней мере минут на пять позже, чем нужно, чтобы спуститься на первый этаж... Правда, она несла груз, но все-таки...
– Груз?
– Да, она несла на плече сумку.
– Сумку? Какого рода сумку?
– Холщовую, вроде мешка для картошки.
– Она была полной?
– Да, но имела странную форму... Я подумала, что она выносит старые вещи, может быть канделябры.
– Почему именно канделябры?
– Просто так...
– Мысли никогда не приходят просто так, мадемуазель. Если вы подумали о канделябрах, значит, что-то в форме сумки навело вас на эту мысль.
– Это правда, – соглашается она. – У нее были острые углы...
Подумав, я решаю, что из нее больше ничего не вытянешь.
– Всего хорошего, мадемуазель. Она кивает мне и провожает до двери. Не заходя в квартиру покойного, я быстро сбегаю по лестнице.
Консьерж там. Надраивает медные перила лестницы.
– Это снова я, – говорю я вместо приветствия.
– О! Добрый день, господин инспектор.
– Комиссар, и этим все сказано! Он отвешивает мне поклон, полный скрытого почтения.
– Скажите, – спрашиваю, – все жильцы этого дома пользуются подвалом?
– Разумеется.
– Номер бокса Парьо?
– Восьмой.
– Ладно, спасибо... Сюда, да? – добавляю я, показывая на низкую дверь в глубине лестницы.
– Да... Хотите ключ?
– Нет, у меня есть все, что нужно.
– Я хоть включу свет в подвале.
– Отличная мысль!
В десять прыжков я оказываюсь перед дверцей бокса номер восемь. Открыть ее моей отмычкой – детская игра. Замок открывается чуть ли не в ту же секунду, когда вставляю отмычку в скважину.
– Хорошая штука природа, – начинаю напевать я, потому что, едва открыл дверь, мне в ноздри бьет противный запах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32