Комната складывается пополам, и все погружается в темноту.
– Интересно, – бормочет Ракре плывущим голосом.
Мы сидим на кафельном полу санчасти, я и он. У него хлещет кровища не только из носа, но и со лба. На лбу страшная резаная рана, как будто специально вырезанная для носа. Можно подумать, что кто-то пытался разрубить лоб моего двухтактного горемычного товарища пополам, как полено.
– Что, интересно? – со стоном произношу я, потирая шишку на голове.
– У тебя же ноги белые! – отвечает он.
От этих слов у меня на лице появляется кислая мина. На время операции в школе следовало бы покрасить и мои костыли.
– Все дело в пигментации, – успокаиваю я его. – Дерматолог заверил меня, что, если я буду делать примочки лосьоном «Черный лев», это пройдет.
Он качает своим треснутым черепком.
– Что с нами случилось? – спрашивает он меня.
– Принимая во внимание что сейчас время позднее, – отвечаю я, – я сомневаюсь, что это был солнечный удар.
Он поднимается и в нем просыпается опытный потенциальный сыщик.
– В санчасть, я думаю, залез вор, и когда мы вошли, он нас оглушил.
– Десятка, Ракре. Тм настоящий Шерлок Скудоумный. Мне сдается, что полиция в твоем лице приобрела отличного новобранца.
Он хмурит брови и снова готов начать мордобой.
– Ну, ладно, кончай. А у тебя есть другие объяснения?
– Нет, нет, сынок, никакого другого.
Я подхожу к застекленному шкафу с лекарствами и беру пузырек йода.
– Иди сюда, я перевяжу твои раны, богатырь!
Он с нежеланием садится на металлический табурет, и я прочищаю его раны. В моей башке все гудит. Как будто туда залетел большущий шмель и в отчаянии бьется о стенки, стремясь вырваться на свободу.
– Объявляем тревогу? – спрашивает Ракре.
– Не стоит, завтра доложим обо всем директору. Зачем поднимать шум на всю контору, наш обидчик уже далеко!
Я останавливаюсь на полуслове, рука с тампоном замирает в воздухе, глаза широко открываются, и я становлюсь похож на сову, которая, потоптав прошлогоднюю траву и посмотрев в темноту, чтобы прогнать дремоту, замечает сквозь опавшую листву необычную плотву, которую принимает за халву*.
– Что с тобой? – озабоченно спрашивает Ракре.
Я показываю на раковину.
– Смотри!
Под раковиной, на кафеле, вместе с новыми прокладками, лежат отвинченная труба и отстойник.
– Ну и что? – спрашивает он.
– Я, кажется, догадываюсь, чем нас оглушили, мой дорогой сыщик, – уверенно говорю я.
– Чем?
– Огромным разводным хромированным ключом. Этот тип возился с раковиной, когда мы вошли.
Самозарядный ночной горшок смотрит на меня и презрительно крутит указательным пальцем у виска.
– Кончай заливать, Белоснежка! Чинить раковину ночью! Он что, лунатик!
– Скорее всего, дух, бьющий по голове! – поправляю я.
Он переваривает рагу, образовавшееся у него в голове, и возражает:
– А что подтверждает, что он чинил раковину? Может быть, это слесари оставили?
Вместо ответа я указываю ему на кран. Из него капает. Медленно, но капает. Через отверстие в раковине на пол натекла уже небольшая лужица воды.
– И что? – спрашивает Ракре.
– Если бы чинить перестали вчера вечером, то под раковиной на полу уже была бы целая лужа. Водопроводчик уж во всяком случае подставил бы под раковину тазик, учитывая, что кран кровоточит. Так или иначе завтра мы узнаем, планировались или нет здесь слесарные работы.
Будущий комиссар заводится.
– Послушай, Белоснежка, я люблю во всем ясность, именно поэтому, кстати, я стал сыщиком. Объясни мне, для чего злоумышленник стал отсоединять трубу от раковины?
И поскольку я не отвечаю, будучи не в состоянии привести ему веские доказательства, он пожимает плечами:
– Ты слишком много читаешь, Белоснежка. Ты лучше больше пиши.
– Спасибо за совет, – говорю я. – Я над этим подумаю.
Когда мы проснулись, Ракре и я, единственный и любимый сын Фелиции, вид у нас, прямо скажем, был не очень презентабельный. Ребята нам сказали, что если мы будем играть каждую ночь в эти ковбойские игры, то они будут просить, чтобы их перевели в другое спальное помещение. Газовая колонка и я строим из себя испанских грандов, а после спасительного душа бежим к директору и вводим его в курс дела. Директор уже в трансе, ему уже доложили о поломке санитарного оборудования в санчасти, и он уже ломает голову по этому поводу. Поэтому наши жалобы только усиливают его озабоченность. Он нас любезно выслушивает и с невозмутимой миной протирает свои запотевшие очки. Его самообладание следовало бы описать красными буквами на большом листе, а лист вставить в рамку под стеклом, в назидание другим.
Когда мы ему объяснили ситуацию и происхождение наших шишек, он вызвал ночного дежурного. Им оказался старикан по прозвищу Дюпанар, что значит Плоскостопий. Ступня ноги у него была похожа по форме на яичницу из пяти яиц.
– Вы дежурили сегодня ночью? – спрашивает патрон.
Старикашка утвердительно трясет своим котелком.
– Вы ничего не слышали необычного на третьем этаже?
Повторный утвердительный кивок черепка уважаемого Дюпанара. И такому человеку доверяют ночное дежурство. У него уши закупорены восковыми пробками, а он играет в часового! С его пижамы можно спокойно срезать вышитые буквы с его инициалами: он даже и ухом не поведет! Дюпанар – это целая эпоха. Эпоха минувшая, разумеется.
– Во время последнего обхода дверь на первом этаже была закрыта? – с беспокойством в голосе спрашивает директор.
– Да, на два оборота ключа и на засов.
Жестом руки босс отпускает этого перевоплощенного в сторожа упряжного мерина.
– Отсюда напрашивается вывод, что в здание школы снаружи не проникал никто, а это значит, что напал на вас кто-то из своих!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116