!
— Можешь в тугриках. Отдашь контрольным пакетом акций. Сэкономишь лимит — считай, твоя премия…
— Шибко рискуете, гражданин начальник.
И было чему удивиться — прижимистость Второва, перерождающаяся в последние годы в скаредность, была хорошо известна.
— Ничем особенно не рискую. Не чужому даю.
И в какой уж раз подивился Забелин — за внешней невнимательностью ко всему, что не касалось напрямую банка, а значит, и не было для него интересно, за усиливающимся в последние годы равнодушием, сродни равнодушию старика, экономящему эмоции, оставался Второв непревзойденным, стихийным психологом, интуитивно чувствующим сердцевину каждого и умеющим при необходимости к пользе своей это знание использовать.
Вот понимал же Забелин, что приготовлена реплика заранее, всхолена, приперчена слегка в разговоре и, лишенная гарнира, подана в нужную минуту. Но купился. Даже скривился в показной насмешливости, чтоб скрыть удовольствие. Однако уже понимал: не откажется.
Потому что в жесте этом проступило главное — Второв, превыше всего ставящий надежность, избегавший, как сам выражался, «бланковых рисков», предлагая сейчас за здорово живешь, на слово восемь миллионов долларов, признавал тем самым высокую его, Забелина, ценность.
— А что свой — после сегодняшнего уверен?
— Иначе б не пришел. Так договорились?
— В таком варианте — договорились.
— Ну и отлично. Да, я тебе человечка одного подошлю по ценным бумагам. Тихая такая золотиночка. Но среди фондовиков — тигра. Ну а насчет технологии дела — не тебя учить. Тут ты профессор.
Еще не договорив, сам понял, что получилась двусмысленность, а потому слово «профессор» произнес с иронией.
Но и Забелин не спустил:
— Профессора у тебя теперь другие.
— Не цепляйся к начальству. Людей человек пять возьми, больше не бери — банк оголишь. Кадры Баландину понадобятся. Думаю посадить его на кредиты. Хватит водку с губернаторами жрать. Пора живым делом заняться. А человек он банку преданный. Как полагаешь?
Что-то Забелина от этих сегодняшних второвских виражей начало потряхивать.
— Думаю то же, что и перед этим: ты банк создал, это правда. Ты его, если не одумаешься, и развалишь.
— Это с чего бы такое пророчество?
— Пророчество нехитрое. Талантов в свой ровень пугаться начал. Потому и холуев вкруг себя развел немерено.
«Петровские» усики Второва принялись подергиваться в преддверии нарождающейся, но сдерживаемой еще вспышки гнева. Вспышки эти, предупреждаемые характерным подергиванием, проявились, по наблюдению Забелина, после того, как кто-то впервые в льстивом запале сравнил их с усами молодого Петра. И, как подчеркнула по-женски наблюдательная Леночка Звонарева, давно превратились в метод психологического давления: когда Второв желал удержать собеседника от нежелательного, тупикового для него решения, он принимался подергивать губой.
Впрочем, отделить здесь игру от неподдельной реакции было теперь невозможно — в последний раз, будучи на вилле у Папы, Забелин нашел там полную видеотеку фильмов о Петре — президент пропитывался то ли образом, то ли сутью.
— Все-таки хорошо, что я тебя из правления вышиб. — Второв поднялся. — Теперь увидимся не скоро. Так что желаю. И помни — успех в скрытности. Об истинной цели лишь мы двое знаем. Чтоб никакие Онлиевские даже не принюхались. Чуть пронюхают выгоду — всей сворой кинутся. И какие там после них технологии? Выжженных площадей и то не останется.
Он шагнул к двери.
— Да, приказ о твоем понижении я уже подписал. Само собой, за дискредитацию, — как о чем-то разумеющемся припомнил он.
— Само собой, — поразился Забелин.
— Ну, я ж главного фрондера не могу подобру отпустить. Кадры не поймут. Да и другим чтоб неповадно. Потом, вижу, несмотря на мое указание, охранника ты себе так и не взял. За это тебе отдельно влеплю.
— А вот за это как раз и не влепишь — охрана мне с сегодняшнего дня не положена.
— Ах да. — Второв расстроился: то ли оттого, что Забелин больше не член правления, то ли от невозможности объявить дополнительное взыскание.
Он распахнул дверь в заполненный приехавшими с ним людьми предбанник, и лавина голосов, составленная из громкого, раздраженного голоса Второва и вкрапливающихся глухих, зализанных звуков, выкатилась на улицу.
И сразу по-особенному тревожно сделалось в особнячке. Забелин сквозь приоткрытую дверь с интересом смотрел, как тихонько вытекали из приемной бурлившие перед тем сотрудники.
Зашел угрюмый Дерясин:
— Кредитный комитет проводить будете?
— Сами проведите.
— Указания?
Забелин припомнил теснящего его в угол горячащегося Баландина.
— Как наметили, так и решайте.
— Угу. Похоже, уходите все-таки.
— Как раз нет. На другое дело становлюсь. Недвижимость скупать буду. Человек пять могу с собой. Поговори с ребятами. Хотя, возможно, таких условий, как в кредитовании, предложить не смогу. Тебя, увы, не приглашаю — еще неделю назад представление о твоем повышении послал.
Дерясин глянул недоуменно и, не оборачиваясь, вышел.
Дверь едва закрылась за ушедшим, как впорхнула секретарша. Огромные и вздернутые, словно крылья бабочки-махаона, ресницы ее — результат многочасовых косметических усилий — обиженно подрагивали.
— Тихо как стало, — заметил Забелин.
— Попрятались со страха. Прознали, что Второв вас выгоняет. Вы из них людей сделали. А они — как тараканы.
— Стоит ли так категорично, Яночка? У людей семьи. Это мы с тобой — снялись да полетели. Ты — по молодости. А я — старый летун.
— Тоже мне старый, — поощрительно хмыкнула Яна. Подражая кому-то, провела язычком по пухлым губам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91