Даже для пассажиров (как это ни огорчительно) термоядерщик – властелин космоса, затмевающий всех и все.
Спрос здесь превышает предложение. Компьютеры могут точно вычислить расход энергии, время, место и направление прыжка (если при переходе от тардионов к тахионам можно говорить о «направлении»), но пределы погрешности огромны, и уменьшить их способен лишь талантливый термоядерщик. Что это за талант, никто не знает – термоядерщиками рождаются, стать ими нельзя. Но сами они знают, что у них есть такой талант, и нет термоядерщика, который не извлекал бы выгоды из этого.
Вильюкис в этом смысле еще не самый трудный. Со Штраусом он, во всяком случае, поддерживает добрые отношения, однако не постеснялся увлечь самую хорошенькую девушку на корабле, хоть Штраус и первый обратил на нее внимание. (Это тоже давно стало чем-то вроде королевской привилегии термоядерщика")
Штраус вызвал Антона Вильюкиса на связь. Прошло немало времени, пока на экране возник взъерошенный и сердитый Вильюкис.
– Как труба? – мягко спросил Штраус.
– Думаю, я вовремя выключил ее. Сейчас осмотрел и повреждений не обнаружил. Теперь, – он глянул на свой костюм, – мне надо привести себя в порядок.
– Хорошо, что труба не повреждена.
– Но пользоваться ею нельзя.
– Может, придется, Вил, – осторожно начал Штраус. – Мы не знаем, что будет дальше. Если бы облако рассеялось…
– Если бы, если бы, если бы… Я скажу вам, что «если бы». Если бы вы, безмозглые астрономы, знали о существовании здесь облака, я сумел бы избежать его.
Сказанное было несправедливо и к делу не относилось, Штраус не поддался на провокацию.
– Облако может рассеяться, – сказал он.
– Как там анализы?
– Анализы скверные, Вил, Это самое плотное из всех когда-либо отмеченных гидроксильных облаков. Я не знаю в Галактике другого места с такой концентрацией гидроксила.
– И совсем нет водорода?
– Немного, конечно, есть. Процентов пять.
– Мало, – решительно заявил Вильюкис. – Но там не только гидроксил.
Там есть кое-что похуже гидроксила.
– Да, знаю. Формальдегид. Его больше, чем водорода. Вам понятно, что это значит, Вил? Какой-то процесс вызвал скопление кислорода и углерода настолько огромное, что оно поглотило весь водород в объеме, может быть, нескольких световых лет. Я ни о чем таком прежде и не слыхивал и не представляю, что это за процесс.
– На что вы намекаете, Штраус? Не хотите ли вы сказать, что это единственное в своем роде облако и что только я по своей глупости мог угодить в него?
– Не искажайте моих слов, Вил. Я выражаюсь достаточно ясно. Ничего подобного вы ведь не слышали. Сейчас, Вил, все мы зависим от вас. Я не могу вызвать помощь, потому что, не зная нашего местоположения, не представляю, куда нацелить гиперлуч. А определить местоположение я не могу из-за отсутствия звезд…
– Ну, а я не могу использовать термоядерную трубу. Так почему же я виноват? Ведь и вы не можете сделать свое дело, почему же всегда виноват термоядерщик? – кипятился Вильюкис. – Дело за вами, Штраус, за вами. Скажите мне, куда вести корабль, чтобы отыскать водород. Скажите мне, где кон чается это облако… Или ладно, черт с ним, с облаком! Скажите, где кончается это гидроксильно-формальдегидное засилие.
– Я бы рад помочь вам, – сказал Штраус, – но в каждой пробе я нахожу только гидроксил и формальдегид.
– С ними термоядерная реакция не пойдет.
– Я знаю.
– Вот, – бушевал Вильюкис, – видите, к чему приводит перестраховка!
Если бы термоядерщик мог сам принимать нужные решения, у нас была бы энергия для двойного прыжка, и мы горя бы не знали.
Штраус понимал, что он имеет в виду. Речь шла о возможности делать второй прыжок сразу вслед за первым. Но неопределенность, имевшая место при одном прыжке, при двух возросла бы во много раз, тут никакой термоядерщик не смог бы ничего поделать.
Было установлено строгое правило: между прыжками должны пройти сутки, а лучше – три дня. За это время можно подготовиться к следующему прыжку. Чтобы данное правило не нарушали, запас энергии дозировался с таким расчетом, чтобы его хватало лишь на один прыжок. Затем надо было снова собрать ковшами газ, сконденсировать его, накопить энергию и запустить термоядерные двигатели. На все это, как правило, требовалось не меньше суток.
– Сколько у вас осталось энергии, Вил? – спросил Штраус.
– Вот столечко, – Вильюкис на четверть дюйма развел большой и указательный пальцы.
– Скверно, – заметил Штраус. Расход энергии фиксировался и мог быть проконтролирован, но термоядерщики все же умудрялись создавать некоторый запас. И Штраус спросил:
– Вы уверены, что это все? Если запустить аварийные генераторы, выключить освещение…
– Да. И вентиляцию, и все бытовые приборы, и арматуру гидропоники. Знаю, знаю. Я уже прикидывал. Все равно не выйдет. Этот ваш дурацкий запрет делать двойной прыжок…
Штраус опять сдержался. Он знал, да и все знали, что в действительности о запрете позаботился союз термоядерщиков. На двойном прыжке иногда настаивали капитаны, но именно термоядерщики боялись оказаться несостоятельными. Впрочем, сейчас известный всем обязательный интервал между прыжками имел и свою положительную сторону. Его можно было при необходимости растянуть на целую неделю, не вызвав у пассажиров никаких подозрений. А за неделю что-нибудь, авось, прояснится. Пока еще шли только первые сутки.
Штраус сказал:
– Вы уверены, что ничего нельзя сделать с вашей системой? Скажем, отфильтровать примеси?
– Какие примеси! Это не примеси, это – основная масса. Примесь здесь – водород. Поймите, нужна температура в полмиллиарда, если не в миллиард градусов, чтобы атомы кислорода и углерода вступили в термоядерную реакцию.
1 2 3 4 5 6