… — мичман дышал часто и шумно, постоянно сплевывая кровь.
— Диск где?
— Что?…
— Дивидишка! — Вадим крепко наподдал коленом отставленный зад.
— Здесь! У меня… Тьфу. В кармане…
— В каком кармане?
— Сбоку!… В кителе слева…
— Вынимай, — Вадим еще отодвинулся, на шаг от ванны.
— Да… — Гимнюк, изгибаясь, но не разгибаясь, старательно не поднимаясь над заданной плоскостью, полез, промахиваясь, в униформенную куртку. — Чисто все тут!…
Вадим вынул из тряских пальцев серебристую блямбочку. Кинул на стиральную машину. Мичман в точности воспроизвел изначальную позицию, мордой в сток, задышал, заплевался в готовности говорить и исполнять. Вадим отступил еще, до стенки, поверх черной гимнючьей жопы навел ствол на блеклый полубокс. Ребристое железо держалось в разбитой правой нетвердо — Вадим взял пистолет обеими. Положил указательный палец на крючок спуска и, зажмурясь, потянул. Ахнуло гораздо сильнее, чем он ожидал: заложило уши, голову залил тонкий гуд — и в нем потерялась пара более громких, но однократных звяков. Вадим открыл глаза. Охранник Гимнюк и сейчас почти не сменил позы, только совсем обвис животом на бортике — да ноги в высоких шнурованных ботинках, прежде напряженно полусогнутые, безвольно разъехались по плитке, оттеснив круглый вязаный коврик. Вадим нарочито аккуратно поставил между ними собственную стопу, перенес на нее вес тела, заглянул. В центре стриженого затылка ровно темнела маленькая круглая дырка. Вокруг мичманской головы лег на белую эмаль несимметричный узнаваемо-красный нимб. Вадим бережно поместил пистолет на стеклянную полочку над умывальником (с пустопорожним дребезгом покатился в раковину дезодорант), переступил к унитазу, стеариново оплыл на корточки и хрипло блеванул в фаянсовую воронку сгустком почти чистой желудочной слизи с коричневым привкусом кофе.
10
Сляк-сляк. Сляк-сляк. Это было совсем другое сляканье -жесткое, железное, скользяще-скребущее. Сляк — плоское тусклое лезвие ложится одним боком; сляк — другим, показывая едва различимое клеймо «нерж.» Одинаковый звук, однообразное действие. Еще очень долго надо водить ножом по серо-коричневому бруску из абразивных материалов (архаический, средневековый процесс) — лезвие безбожно, невозможно тупое. Вадим несколько раз пробовал пальцами кромку, регулярно убеждаясь, что работы очень, очень, очень много. Так что у него было время подумать и решить. Обстоятельно подумать. Все решить. Как же все-таки болит рука. Сляк-сляк. Сляк-сляк. Нож был суровый — особливо для кухонного — толстая пластмассовая ручка, толстый клинок. Тупой только — страсть. Сляк-сляк. Вторично порезавшись, Вадим сам себя одернул: хватит тянуть. Монументальный охранников зад все так же доминировал над ванной: вопреки высокому мичманскому достоинству Гимнюк послушно ждал прописанных баночек. Вадим неуверенно подступился. Слякающий звук, обособившись от источника, продолжал жить в ушах. С чего начинать? Перевернуть? Зачем? Жопа так жопа. Н-да… Он нагнулся над охранником и задрал ему куртку на спину. Сляк-сляк. Подсознательно Вадим ожидал увидеть полосатую флотскую тельняшку, но нет — вместо морской души на теле мичман носил удручающе гражданскую майку. Ремень… Ремень — всем ремням ремень, опухнешь пилить. Вадим положил нож на стиралку и, преодолевая себя, запустил руки под брюхо трупа. Поковырялся. Пряжка звякнула о чугун. Вадим разогнулся, поддел кожаный жгут, вытянул из штрипок, отшвырнул. Сляк-сляк. Логичным было бы идти дальше и растегнуть штаны, а потом просто снять — но от одной мысли о возне в гимнючьей ширинке, почти в гениталиях, он едва не сблевал опять. Сляк-сляк. Вадим взял нож обратным хватом, заложил за пояс форменных брюк, стал распарывать, нажимая на себя. Как он и боялся, крепкая материя давалась плохо. Вадим старался держаться срединного шва — лезвие ерзало между ягодицами покойника, тот игриво повиливал попкой. Видимо, блевотины всяко не миновать. Сляк-сляк. С треском шов разошелся — до промежности. Тугая черножопость распахнулась, беззащитно открыв мятые голубоватые трусы класса «семейные». Отрывистое сляканье сливалось в нерасчлененный свист. Свист наращивал скорость. Дальше — хуже. Не в силах прикоснуться к гимнюковским штанам руками, Вадим засунул лезвие ему в карман, cначала в правый, тупым краем вниз, принялся дергать. Потом левый карман. Из того выпала синяя пачка легкого LM. Ноги мичмана, бледные, какие-то безвольно пухлые, поросли светлыми редкими волосьями. Особенно омерзителен был кожный сгиб с изнанки коленей. Черт, ботинки. Высокие псевдоармейские шнурованные черные «гады» с рифлеными подошвами-траками. Не глядя на натюрморт перед собой, Вадим опустился на корточки, придерживая — пришлось — другой рукой щиколотку, продел лезвие сзади в шнуровку, в несколько движений рассек. Бросил нож. Ухватил обеими руками, мараясь в обильной, даром что подсохшей уличной грязи, правый потрескавшийся «гад». От рывков за ногу зашевелилось все мичманское тело. Бл-лядь!! Ботинок улетел под раковину. Плотный склизкий духан освобожденно распространился по ванной. Светло-коричневый в розовый ромбик носок полусъехал, но лоснящаяся продубевшая пятка хлопчатобумажной пакости отставала от кожи владельца с неохотой и недовольным тихим треканьем. И даже отстав, продолжила казаться твердой: мозольно блестящий кругляш, рифмующийся с желтой мозолью на пятке Гимнюка. Но даже на втором носке Вадиму удалось не проблеваться. Дальше — хуже.
Вадим встал. Труханы. Он передавил собственный пищевод властным внутренним усилием, поддел острием ножа (еще вчера, надо же, он им хлеб резал) нижний подвернувшийся край семеек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80