— Ну вот, наш петушок проснулся и чистит пёрышки, — пробормотал молодой надзиратель.— Я же говорил, — заметил г-н Балан, — что он был просто пришиблен. Тс-с! Кажется, что-то говорит…Однако они не заметили отчаянных жестов, не услышали бессвязных слов, что невольно вырываются у людей слабых, охваченных страхом, или у неосторожных, полагающихся на уединённость одиночной камеры. Только однажды до слуха обоих шпионов долетело произнесённое Альбером слово «честь».— Поначалу у всех прохвостов из высшего общества это слово не сходит с языка, — шёпотом пояснил г-н Балан. — Больше всего их беспокоит мнение десятка знакомых и сотен тысяч тех, кто читает «Судебную газету». О своей голове они начинают думать после.Когда пришли жандармы, чтобы препроводить Альбера к следователю, он сидел на краешке койки, опершись ногами на решётку, а локтями на колени и спрятав лицо в ладони.Чуть только открылась дверь, он встал и двинулся им навстречу. Однако горло у него пересохло, и он понял, что не сможет произнести ни слова.Он попросил повременить секунду, подошёл к столику и выпил подряд две кружки воды.— Я готов! — заявил он, поставив кружку на стол, и твёрдым шагом пошёл в сопровождении жандармов по длинному переходу, ведущему во Дворец правосудия.У г-на Дабюрона на душе было скверно. Ожидая подследственного, он метался по кабинету. В который раз за утро он сожалел, что позволил втянуть себя в это дело.«Будь проклято нелепое тщеславие, которому я поддался! — думал он. — Какую же я сделал глупость, когда сам себя убедил софизмами и даже не попробовал их опровергнуть! Ничто на свете не может изменить моего отношения к этому человеку. Я ненавижу его. Я — его следователь, но ведь это его я хотел убить. Я почти держал его на мушке — почему же не нажал на спуск? Не знаю. Какая сила удержала мой палец, когда достаточно было едва ощутимого усилия, чтобы раздался выстрел? Не могу сказать. Что было нужно для того, чтобы он оказался следователем, а я убийцей? Если бы намерение каралось так же, как исполнение, мне должны были бы отрубить голову. И я ещё смею его допрашивать!»Подойдя к двери, г-н Дабюрон услышал на галерее тяжёлую поступь жандармов.— Ну вот! — громко произнёс он и, поспешно усевшись в кресло за стол, склонился над папками, словно пытаясь спрятаться.Если бы долговязый протоколист был наблюдательней, он мог бы насладиться необычайным зрелищем: следователь волнуется больше, чем обвиняемый. Но он был слеп и в ту минуту думал только о погрешности в пятнадцать сантимов, которая вкралась в его счета и которую он никак не мог обнаружить.В кабинет следователя Альбер вошёл с высоко поднятой головой. Лицо его носило следы сильной усталости и долгой бессонницы, оно побледнело, но глаза были ясны и чисты.Формальные вопросы, с которых начинается любой допрос, дали г-ну Дабюрону возможность собраться с духом. К счастью, утром он выкроил часок. Чтобы обдумать план допроса, и теперь оставалось только следовать этому плану.— Вам известно, сударь, — с отменной учтивостью спросил он, — что вы не имеете права на фамилию, которую носите?— Да, я знаю, что я побочный сын господина де Ком-марена, — отвечал Альбер. — Более того, мне известно, что мой отец не мог бы признать меня, даже если бы захотел, так как я родился, когда он состоял в браке.— Каковы же были ваши чувства, когда вы об этом узнали?— Я солгал бы вам, сударь, если бы заявил, что не испытал безмерного огорчения. Когда стоишь так высоко, падение ужасно и очень болезненно. Но ни на единый миг у меня не возникло мысли оспаривать права господина Ноэля Жерди. Я принял решение уступить ему и так и заявил господину де Коммарену.Г-н Дабюрон ждал такого ответа, и он ничуть не поколебал его подозрений. Уж не является ли он частью подготовленной системы защиты? Теперь нужно найти способ разрушить эту защиту, а не то обвиняемый замкнётся в ней, как в раковине.— Вы и не могли ничего сделать, не могли помешать признанию господина Жерди, — заметил следователь. — На вашей стороне были бы граф и ваша мать, но у господина Жерди была свидетельница вдова Леруж, против которой вы были бессильны.— Я ничуть в этом не сомневался, сударь.— Ну что ж, — протянул следователь, пытаясь стереть с лица выражение насторожённого внимания. — У правосудия есть причины предполагать, что вы с целью уничтожения единственного существующего доказательства убили вдову Леруж.Страшное обвинение, да ещё так грозно произнесённое, ничуть не смутило Альбера. Он держался с той же уверенностью, и ни одной складки не прибавилось у него на лбу.— Господом и всем самым святым на свете клянусь вам, сударь, что я невиновен! — промолвил он. — Я теперь арестант, сижу в одиночке и лишён возможности общаться с людьми, то есть совершенно беспомощен, и надеюсь лишь на то, что ваша беспристрастность поможет мне очиститься от подозрений.«Экий актёр! — подумал г-н Дабюрон. — До чего упорно стоит на своём!»Он стал просматривать дело, перечитывая отдельные предыдущие показания и загибая уголки листов, на которых содержались нужные ему сведения. Внезапно он задал вопрос:— Когда вас арестовывали, вы воскликнули: «Я погиб!» Что вы имели в виду?— Помнится, сударь, я действительно произнёс эти слова, — отвечал Альбер. — Услышав, в каком преступлении меня обвиняют, я был потрясён и, словно при вспышке молнии, увидел, что меня ждёт. За долю секунды я постиг, какая опасность надо мной нависла, понял, насколько серьёзно и правдоподобно обвинение и как трудно мне будет защищаться. В ушах у меня прозвучало: «Кто же ещё заинтересован в смерти Клодины?» И это восклицание вырвалось у меня, оттого что я осознал, сколь неотвратима угроза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119