Зрители дружно аплодировали, и никто не догадывался, что одарённой малышке уже девятнадцать лет. Иногда из зала приходили за сцену музыкальные педагоги.
— Могу я поговорить с родителями вашей одарённой девочки? — интересовалась такой педагог у ведущей.
Ведущая, царственно улыбаясь, выводила вальяжного администратора.
— Я могла бы позаниматься с вашей малышкой, — волнуясь, предлагал педагог.
— Ей рано профессионализироваться. Она должна учиться. — И рисовала блестящие перспективы: консерватория, международные конкурсы, лауреатские звания…
— У нас есть свои педагоги, и мы, естественно, не дадим нашей девочке затеряться, — отвечал администратор, загадочно улыбаясь.
Раскрывать истинный возраст артистки областной филармонии Кривозубовой он запретил под страхом увольнения.
Если, согласно преданиям, юного Паганини отец наказывал, когда считал, что тот слишком мало занимается игрой на скрипке, то у Нинель все было наоборот — скрипка считалась для дочери вещью запретной. При этом, как ни странно, маленькая скрипочка висела на их стене в комнате коммунальной квартиры. Эту скрипку в старинном чёрном футляре со слегка облезшим лаком Нинели привёз дед из Австрии, где оказался в мае сорок пятого года вместе со своим артиллерийско-гаубичным полком. Вернувшись домой, дед любил рассказывать, как и кто отправлял в Россию трофейное имущество: генералы нагружали вещами товарные вагоны, офицеры — ящики, солдаты — вещмешки. Дед, как человек крайне непрактичный, увозил велосипед и скрипку. Велосипед у него украли во время пересечения Польши, а скрипка, которая заменяла подушку, сохранилась. Он и сам не знал, зачем её вёз. И за несколько десятилетий к ней ни разу не прикоснулась рука человека. Точнее, с футляра, конечно, пыль стирали, но так и не полюбопытствовали, что за инструмент находится внутри. А потом скрипкой заинтересовалась Нинель.
— Вещь дорогая, не для забавы! — строго сказал ей отец, увидев, что девочка хочет взять скрипку в руки. — Прикасаться не смей! Сломаешь — убью!
Нинель была тогда в третьем классе. Её соседка по парте как раз начала учиться музыке. Их разницу в росте уже замечали все, но не так, как через несколько лет. Учительница музыки приходила к подруге домой, и Нинели было позволено сидеть во время урока в углу на стуле «тихо, как мышь».
Учительница была изящной дамой, преподавала в музыкальной школе и мечтала о месте в филармоническом оркестре, хотя бы во втором составе. Однако с подружкой Нинели дело не задалось. Та извлекала из своей скрипки такие жуткие, скрежещущие звуки, что учительница время от времени к ней нервно подскакивала, дёргала за руки, правильно их устанавливая, выхватывала скрипку и показывала, как должна прозвучать мелодия. Иногда учительница вовсе выходила из себя и кричала в истерике: «Бездарь! Бездарь»! К счастью для неё, в квартире в это время не было никого из взрослых. Но чаще учительница уныло сидела и, брезгливо морщась, слушала по-дружкины экзерсисы.
Нинель невыносимо хотелось взять скрипку в руки и заиграть те мелодии, которые требовались от подружки. Но для учительницы она была чем-то вроде стула, на котором сидела. Зато всю дорогу, пока она шла после подружкиных уроков музыки до дому, Нинель Кривозубова водила воображаемым смычком по воображаемой скрипке, и чистые, прозрачные мелодии звучали в её душе.
Наконец она сообразила, что надо сделать. Родители возвращались с дежурства в цирке поздно. Дочь, провозившись с футляром, вынула дедушкину скрипку со смычком и, спрятав в сумку, перенесла её к подружке. Родители, естественно, ничего не заметили — ведь футляр оставался на месте.
Теперь они играли вдвоём. Каждый день, выйдя из школы, Нинель торопила подружку домой. Подружка была ленива, ей пиликанье одной и той же мелодии быстро надоедало. Она откладывала скрипку и начинала играть в куклы. Нинель занималась часами. А потом и по дороге домой, и в постели перед сном она снова и снова повторяла в воображении свои музыкальные уроки. Все же благодаря ей у подружки тоже что-то сдвинулось, и когда её родители после полугода учения решили устроить экзамен дочери и учительнице, уж по крайней мере «Сурка» она худо-бедно исполнила.
Тайна раскрылась внезапно. Учительница музыки через недели две после домашнего экзамена неудачно поскользнулась на улице и пришла на урок с рукой, завёрнутой в гипс. Упражнения ученицы она слушала с тем же брезгливым выражением. Наконец, когда терпение её в очередной раз иссякло, она поднялась и проговорила:
— Все плохо! Не знаю, что и делать, я ведь даже показать теперь не могу!
— Можно, я покажу? — спросила вдруг маленькая Нинель из своего угла.
— Ты? — изумилась учительница, и брезгливое выражение на её лице проступило ещё чётче. Для неё это прозвучало, как если бы стул заявил о своём желании сыграть Паганини. — Я тебе что разрешила? Сидеть и молчать.
— Я могу показать, — едва слышно проговорила Нинель.
— Она может, — подтвердила подружка. Учительница передёрнула плечами.
— Сколько твоей сестрёнке лет? Она в детский сад ходит?
— Я не сестрёнка, мы вместе учимся, — проговорила Нинель уже уверенней.
Ей тогда ещё нравилось удивление взрослых, когда они узнавали о её настоящем возрасте. И, ловя миг удачи, она полезла в диван, где тайно хранилась её скрипка.
— Что за чертовщина? — удивилась учительница, глядя, как малышка достаёт инструмент и уверенно прижимает его подбородком к плечу. — Ну играй!
Нинель начала этюд Гайдна. Тот самый, который несколько минут назад попробовала изобразить подружка. Только теперь это была совсем иная мелодия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125