* * *
Сколько раз Дмитрий Самарин ни видел эту женщину издалека, он мгновенно ощущал ускоренное биение своего сердца, мир вокруг него словно светлел, а душа внутри тела — согревалась. Её звали Еленой Штопиной, и уже два с небольшим года она была его женой, хотя влюблён он был в неё со школьных лет. В школе она носила прозвище Штопка. В этом прозвище ничего обидного никто не видел. Как и в прозвище Дмитрия Самарина, которого до сих пор одноклассники зовут Жигули, в честь географической близости с городом Самарой. Одноклассники встречались редко, и поэтому детские прозвища стали для Дмитрия и Елены знаком особой интимной близости.
Штопка пересекала двор, а вокруг неё с лаем бегал ещё один член их семьи — Чак Норрис Второй, золотистый ретривер, в просторечии Чак. Первым заметил хозяина, конечно, пёс. Он перевернулся в прыжке и с бешеной скоростью помчался навстречу хозяину. Коричневые уши-лопухи взлетали при каждом его прыжке, хвост крутился, как пропеллер, а собачье лицо — его никак мордой не назовёшь! — при этом выражало смесь нетерпения со счастьем. Счастьем быть рядом с Дмитрием.
Лицо Штопки тоже немедленно озарилось улыбкой. И Дмитрий в который раз ощутил, как он любит эту её улыбку.
Пока Чак, отпраздновав встречу с хозяином, вынюхивал вокруг них дворовое пространство, узнавая все собачьи новости, которые произошли с часа последней прогулки, они стояли рядом, касаясь друг друга руками, а потом медленно пошли в свой подъезд.
После звонка сестры Дмитрий сумел ещё раз оторваться от дел, и о том, что они с Глебом придут, Лена знала.
— А я яблочный пирог испекла, хочешь попробовать, пока он тёплый? — Они, обнявшись, ехали в лифте. — Смотри, Чак опять волнуется.
— Ревнует, — объяснил Дмитрий. — Только непонятно кого к кому.
— Да он и сам до сих пор не вычислил, кто из нас — настоящий хозяин, а кто — просто так, приложение.
Крошечного Чака Елена принесла как раз в те дни, когда только образовывалась их семья. И, перечёркивая все книги по собачьему воспитанию, Чак Норрис Второй так и не остановился на ком-то из них как на единственном хозяине, он стал считать их обоих одинаково любимыми. Это было особенно видно, когда они выходили втроём, а потом Лена и Дмитрий расходились в разные стороны.
Но так они поступали редко, потому что для Чака это было жестоким испытанием.
Он страдал настолько сильно, что, подёргавшись то в одну сторону, то в другую, садился и принимался выть, словно по покойнику, а потом от несчастья терял сознание и падал на землю.
У дверей Штопка нежно провела ладонью по щеке мужа, ткнулась носом куда-то в шею и сказала:
— Какой же ты усталый! Ты когда-нибудь переловишь всех этих мерзких бандитов?
Дмитрий не успел ответить, как лифт снова остановился на их этаже и из него вышли Агния с Глебом.
— А мы вас видели, — сказала Агния, — вы как раз в дом входили.
В руках у Глеба были торт и роза, которую он церемонно вручил Штопке, а сестрица держала полиэтиленовый мешок с чем-то тяжёлым. Шампанское, догадался Дмитрий.
— Привет, именинничек, — сказала Агния, прикоснувшись губами где-то в районе виска. — У вас поесть-то найдётся? Так есть хочется, с утра весь день как загнанная лошадь… Опять же голодала…
Сколько Дмитрий помнил свою старшую сестру, она каждое утро давала себе клятву воздержания от пищи, а к вечеру сражённая голодом съедала все, что попадалось под руку. Отчего-то лет с пятнадцати сестрица стала считать себя безобразно толстой. И даже, тогда ещё были живы родители, обходила зеркала, повернувшись к ним спиной, чтобы не видеть своего отражения.
Она и на самом деле была слегка полновата, но только слегка, не больше.
Хотя в паре с тощим длинным Глебом Пуришкевичем они выглядели забавно.
Оказывается, Штопка уже успела накрыть к их приходу стол, и пока Дмитрий наливал воду в длинную узкую вазу и подрезал стебель розы, чтобы цветок лучше смотрелся посреди стола, Глеб успел открыть бутылку шампанского.
— За тебя, дорогой брат, — сказала Агния, — ты единственный мой родственник, и пусть сгинут все твои маньяки!
— А я-то как мечтаю об этом! — поддержала тост Штопка, — Дмитрий Евгеньевич, Агния сказала мне, что вы опять ловите маньяка, это правда? — спросил Глеб, с ужасом посмотрев на грандиозную порцию фруктового салата, положенную ему на тарелку. — Мне столько не съесть, Лена!
— Ничего, я помогу, — успокоила его Агния.
Для Глеба Дмитрий по-прежнему оставался тем самым спасителем-следователем, который вырвал его, почти ослепшего, из рук садистов-милиционеров после нескольких суток допросов и жестоких избиений. В те недели тоже ловили маньяка, причём картина преступлений была похожа на нынешнюю — только тот убивал не молодых мужчин, а молодых женщин, но тела их разделывал ещё сильнее, разве что не срезал кожные покровы. Преступления в основном совершались в ночных электричках, и Глеба вокзальные менты приняли за страшного преступника. Или пожелали принять, чтобы получить наградные. К их удивлению, «преступник» ни за что не хотел сознаваться, они же успели доложить руководству и поэтому стали выбивать из него признание хорошо известными способами. Когда же Дмитрий уверился в его невиновности, его попросту отстранили от дела.
Если бы не старый знакомый Дмитрия из таинственного агентства «Эгида», Осаф Александрович Дубинин, так бы и пресеклась жизнь кандидата филологических наук Глеба Пуришкевича. Дубинин, как выяснилось, знал Глеба с детства, к тому же успел добыть стопроцентное алиби, только менты уже закусили удила. И тогда Дмитрий с Дубининым пошли на тяжкое должностное преступление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125