В каждой комнате – по семье. Ванны не было, зато кухня большая, с несколькими плитами. И вода только холодная.
– Господи, а как же мылись? – удивилась Римма.
– В баню, наверное, ходили.
– Вы так хорошо все помните! – заметила Римма. – Даже про воду холодную! Как же вы адрес не можете вспомнить?
– Так я не воду вспомнил, – чистосердечно признался Савва. – Я вспомнил это ощущение на руках, когда их моешь. Пронзительно холодная вода зимой. Почему-то вспомнилось, а почему – не знаю. Наверное, та квартира была похожа на эту.
– А вы в какой комнате жили? – От волнения лицо Ольги покрылось розовыми пятнами.
– Я? – Савва на миг закрыл глаза. – В предпоследней по коридору, длинная узкая комната, больше сама похожая на коридор, все стояло вдоль стены, иначе к окну было бы не пройти. Спасибо, Ольга Васильевна, что вы спросили, иначе бы я никогда не вспомнил.
– Пойдемте, – вдруг решительно сказала Ольга и первая поднялась сама. – Я вам кое-что покажу, пойдемте-пойдемте. И ты, Римма.
– Куда ты нас тащишь?
– Я хочу вам кое-что показать тут, в квартире. Пойдемте, Савва Тимофеевич!
Савва и Римма послушно поднялись со своих мест и пошли за Ольгой. Она привела их в комнату Паши-Торина. Савва сюда только пару раз заглядывал, но подолгу в ней не находился, хотя примерно знал, чего ожидать. На Римму же убранство жилища белого гнома произвело поистине ошеломляющее впечатление. Стены были увешаны картинами, представляющими собой сцены бессмертных произведений Толкина, а в углу прямо на обоях был нарисован огромный двухметровый Гэндальф. Прямо над столом, где лишь жалкая полка с учебниками указывала на то, что гном все-таки посещает школу, висел деревянный щит с символами воинства белых гномов, тут же на вешалке висели воинский плащ и доспехи.
– Господи, а это что? – спросила потрясенная Римма, подходя к гигантскому родословному древу, занимавшему три ватманских листа.
– Паша у нас происходит от самого Великого Торина, – без запинки ответила Ольга. – Вот документ. А вот наглядная агитация. – Она указала на картинки, изображающие эльфов, гномов разных видов, хоббитов и тому подобную публику.
– Посмотрите, это прямо произведение искусства, – сказал Савва, указывая на искусно сделанный из дерева нос лодки, выполненный в виде морды чудовища с оскаленными зубами. – Сколько труда и любви сюда вложено!
– Целое лето возился, – улыбнулась Ольга.
– Слушай, как ты это терпишь? – спросила Римма. – Обои испорчены, и вообще вид какой-то дикий, Нет, слушай, это не дело. Ты должна ему запретить всю эту глупость. Все стены исколол булавками, ведь следы останутся! Ну что это такое? А это? – Римма указывала в угол, где лежала какая-то неопрятная темная груда.
– Это его боевой костюм. Он его сам стирает, когда на него нападет такой стих, – мне это ответственное дело он не доверяет, – объяснила Ольга.
– Я бы такой грязи не потерпела, – безапелляционно заявила Римма. – Выбросить все это, переклеить обои, и никаких кнопок, от них следы потом безобразно выглядят. Пойми, Ольга, ты портишь ребенка! А еще учитель! Вот он у тебя вырастет, и у него будет такой свинарник всю жизнь. Васька у меня был такой. Я с ним мучилась ужасно, а все почему? Мать не приучила. Я так ей и сказала однажды: поблагодарить вас за воспитание сына не могу.
– А она? – спросила Ольга, переглянувшись с Саввой.
– Она? – Римма презрительно пожала плечами. – Бросила трубку, истеричка. И с тех пор со мной не разговаривала, да мы с Васькой вскоре и на развод подали. – Она снова оглядела комнату Павла. – Нет, с этим надо кончать. Поставь ему ультиматум. Нечего быть мягкотелой, а то они тебе на шею сядут. У моей дочери всегда был образцовый порядок. Куклы – все на одной полочке, всякие там безделушки – в ящике. Она знала – если я что-то найду не на месте, эта вещь будет немедленно выброшена, сколько бы она ни стоила. И Светка твердо знала, что так оно и будет.
– Она не протестовала? – осторожно спросил Савва.
– А тут протестуй не протестуй, она знала, что сама виновата – не убрала свои вещи, – пожала плечами Римма. – Но бывало, огорчалась, даже обижалась на меня. На собственной свадьбе она знаете что мне выдала: какого-то зайца плюшевого припомнила, которого я выбросила. Я и забыла про этого зайца, а она помнила, представляете?
– Представляю, – покачала головой Ольга. – Против лома нет приема.
– А хоть бы и лом, но распускать их нельзя! – сказала Римма. – А ты, – она обвела рукой комнату, – позволяешь им вот такое. – И вдруг она замолчала, потому что увидела фотографию, приколотую к стене у окна, которая ей понравилась. На этой фотографии девочка выдувала через соломинку огромный мыльный пузырь. А в нем, словно в волшебном кристалле, отражался многоцветный мир. Какой-то человек проезжал вдалеке на мотоцикле. Несколько пожилых мужчин, собравшихся вокруг дощатого стола, играли в домино. На них оглядывалась веселая женщина, которая развешивала на веревке стираное белье. Так сказать, жизнь двора в городском предместье. И вся эта жизнь отражалась на радужной пленке, которую выдувала девочка. – Смотрите, какая смешная фотография.
– Из-за нее-то я вас и привела, – сказала Ольга, внимательно посмотрев на Савву. И Савва сразу проговорил:
– Танька!
– Вы узнали ее? – обрадовалась Ольга. – Когда мы купили эту квартиру, в ней было полно хлама. Мы неделю его выбрасывали. А эту фотографию дети оставили себе. Она вам что-то напомнила?
– Не знаю, – смущенно ответил Савва. – Всплывают какие-то туманные образы, но ничего определенного. Я только знаю, что эту девочку зовут Танька, то есть Таня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117