– Чего раньше-то не позвал! А сейчас, когда воды отошли, как я там дитя стану разворачивать?! Отошли воды-то, правильно говорю?
– Отошли, – подтвердил мужчина и, наконец, изумился:
– Откуда ты-то знаешь, старче? По лесному телеграфу, что ли?
– Во-во, по лесному, – сурово согласился дед, взбираясь в вертолет. – Давай, Савва, быстрей запрыгивай! Тут каждое мгновение жизни наперечет.
Вертолет взмыл сразу, как только за ними захлопнулась дверь. Старика мужчина усадил в роскошное старинное кресло с вишневым бархатом. Сам же он сел рядом с Саввой на узкую откидную металлическую скамейку у слегка вибрирующей стены.
Запах дизельного перегара, который сразу почувствовал Савва, был неприятен ему издавна. Его и раньше тошнило от этого запаха – это противное ощущение вспомнилось сразу. Но сейчас Савва уже умел не поддаваться ему, слава Богу, дед успел поучить многому. Отключив внешний мир, он как бы задремал, плавно погружаясь во внутреннее ощущение покоя.
– Так кто тебе сказал про мою жену? – спросил мужчина, когда они уже пролетели довольно долго. – Кто тут у нас такой языкатый?
– Медведь косматый. – Старик был по-прежнему непривычно суров. – Кто в тайге может сказать? Сам знаю. А ты, Григорий, чем держать округу в страхе, подумал бы, как нового врача заполучить взамен утопшего. Если авторитетом заделался. Небось из-за чужой жены вертолет бы не погнал?
– Ну! – подтвердил Григорий.
– Вот тебе и ну. Дед Пигну! Чужая так, значит, бы и померла? Я с твоей-то не знаю, управлюсь ли! Вот, – и он кивнул на дремлющего Савву, – на помощника надеюсь. Может, он подсобит…
– Он что, акушер? – спросил то ли с уважением, то ли с надеждой Григорий.
– Ага, и акушер и инженер. – Дед немного покрутил головой. – Ну, вроде подлетаем, – сообщил он, даже не взглянув в иллюминатор. Да и что там было видеть внизу, кроме черноты. – Дай-ка я с твоей женой побеседую. Вот уж кому совсем плохо, так ей и дитяти!
Старик отключился на несколько мгновений, а потом, уставившись прозрачными своими глазами в трясущийся борт вертолета, тихо, ласково попросил:
– Живи, живи, милая! Живи, Настенька. Сейчас помогу тебе, помогу!
– Ну, дает! – только и мог с восторженным изумлением прошептать местный авторитет Григорий.
Вертолет приземлился на огородах, у самого дома, где рядом с умирающей роженицей крутилась растерянная девчушка-акушерка, она же терапевт, хирург, стоматолог, а по совместительству – учительница естествознания и английского в бревенчатой поселковой школе. Когда-то в поселке жили несколько врачей и все они с утра находились при деле в больнице. Теперь на бывшем больничном доме висела доска с нерусской надписью: «Hotel Medvezij Ugol».
Авторитет по имени Григорий после нескольких разборок взял года три назад под свой контроль все, что было в поселке, а именно: хлебопекарню, общественную баню, парикмахерскую, пилораму, а также и больничное здание. Больницу он надумал преобразовать в отель всемирного значения, решив, что сюда с разных континентов будут прилетать воротилы бизнеса для медвежьей охоты. Этот сюжет, многократно осмеянный русскими кинематографистами, приходил в голову повсеместно, где стоял еще не спиленный лес и в нем был хотя бы один медведь. Причем каждый, кому он забредал в шальную полупьяную голову, считал себя в этом деле первопроходцем.
Ни один воротила так до поселка и не долетел, поэтому половина дома бывшей больницы с двумя номерами «люкс» – с ванной, в которую полагалось наливать воду ведром, а после использования вычерпывать, и отхожим местом системы *люфт-клозет" – всегда пустовала. В другой половине квартировал единственный оставшийся врач-пенсионер. Но и тот неделю назад утонул, выпав в нетрезвом состоянии из лодки.
Таким Савва деда еще не видел. Сосредоточенный, он словно летел по воздуху за бежавшим вразвалку к своему дому Григорием, и Савва ощущал, как в эти мгновения воздух сгущается вокруг деда и собирается в этом сгустке энергия потаенных сил.
Они влетели вслед за Григорием в дом, на ходу сбрасывая с себя верхнюю одежонку. В дальней комнате на широченной постели по диагонали лежала осунувшаяся молодая женщина, и глаза ее были полузакрыты.
Рядом безвольно сидела на стуле молоденькая фельдшерица, одетая по всей форме – в белом халате и даже в белой шапочке с красным крестом. Она сразу вскочила навстречу вошедшим. И показала на огромные уродливые щипцы.
– Кесарево я не умею, может, щипцами? – спросила она жалобно и заплакала. – Теперь уж все равно ничего не поможет, Григорий Палыч. Я сразу говорила, что надо щипцами действовать.
– Я те покажу щипцы! Убью! Сказано, отбрось их в сторону! – прикрикнул Григорий. – Я Деда привез!
– Ты, Гриша, тут не воюй, – тихо, но властно оборвал его Антоний. – Вышли бы все за дверь. А ты, Савва, останься. Ты не поможешь, никто уж не спасет.
Он протянул Савве свою сухую огромную ладонь, от которой исходило легкое покалывание.
– Смотрим вместе, Савва. Что видишь, скажи.
Савва вгляделся в туманное видение, которое постепенно становилось четче, и увидел совсем маленькое синее, почти задохнувшееся беспомощное тельце, которое лежало поперек отверстия, в которое ему надо было выйти головой вперед. Материнская кровь с трудом проникала в это тельце по скрученной пуповине. А материнские мышцы время от времени больно сжимали его, пытаясь протолкнуть в отверстие. Дитя и пошло бы давно, если бы еще в околоплодном пузыре заняло верное положение. А теперь таким простым и естественным путем ему было не выйти в окружающий мир никак. Тельцу было очень больно, оно не понимало, что происходит, и от этого ему становилось страшно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117