Шипит вода в бадье, стынет медленно ковш, улетает в окна обессил
евший пар, глохнет в горне огонь, синие искры беззвучно прыгают на углях в
тигле. Тихо. Совсем тихо становится в мастерской.
Антонио осторожно вынимает ковш из воды, медленно несет к верстаку. Отче
тливо звякают об пол капли, срываясь с округлого брюха ковша. Ковш устано
влен на верстак, и Антонио ощущает тонкий пронзительный звон уходящего н
апряжения в каждой клеточке своих обожженных, изъеденных растворителя
ми, изрезанных усталых рук…
Долго молчали оба, затем старый Никколо сказал:
Ч Не медлит господь исполнением обетования… Но испытует долготерпени
е наше… И снова замолчал.
Антонио поднял голову и спросил тихо:
Ч Мастер, это и есть заветный лак? Никколо молчал, и Антонио показалось, ч
то учитель не знает, как ответить ему.
Ч Тебе сколько лет сейчас, мальчик? Ч спросил Амати.
Ч Двадцать один.
Ч Я такой лак сварил впервые, когда мне было сорок три. Но это не тот лак. О
н только может сохранить скрипку навеки и подарить ей необычайную красо
ту. Настоящий лак заставит ее неповторимо звучать. Этот не может.
В мастерской снова стало очень тихо, и шорохом камешков в воде прозвучал
и слова Антонио:
Ч Как же это так?..
Глазки Амати совсем исчезли в жирных складках-щелочках.
Ч Я знаю еще две добавки. Ты их должен найти сам. Тогда, может быть, ты еще н
айдешь и какие-то другие, которых я не знаю. И тогда свои скрипки ты сделае
шь лучше, чем я…
Ч Но…
Ч Никаких «но». Ты можешь стать гением, если захочешь, конечно. И мешать т
ебе я не намерен… Запомни только, что гения всегда ждут на пути, как дорожн
ые грабители, три врага…
Ч Кто они? Ч безразлично спросил Антонио.
Ч Праздность, богатство и слава. Как сирены, подстерегают они гения, и вс
який раз набрасываются на главную его добродетель Ч трудолюбие.
Ч Но ведь вы, учитель, богаты и прославлены? Ч сердито спросил Страдива
ри.
Амати встал, вытер шелковым платком лицо, грустно усмехнулся:
Ч Эти сирены особенно обольстительны в юности. Ко мне они пришли слишко
м поздно…

* * *

Расследовать дело в этом направлении, по-моему, бессмысленно, поскольку
мы все Ч студенты и аспиранты Л. О. Полякова Ч просто обожаем его…»
Я положил ручку и посмотрел на Марину Колесникову внимательно. Она усмех
нулась:
Ч Я понимаю, что в протоколе такие слова вам кажутся смешными. Но вы меня
предупредили, чтобы я говорила только правду. А это правда Ч мы его обожа
ем…
Ч И вы исключаете вероятность причастности кого-либо из его студентов
к преступлению? Ч спросил я осторожно.
Ч Категорически…
На листе бумаги Лаврова нарисовала маленький кружок, внутри которого на
писала Ч «Поляков». Из кружка исходили, пружинисто разворачиваясь, четы
ре спиральных кривых: линия родственников и близких друзей, линия коллег
и учеников, затем линия людей, которые когда-то были близки Полякову, но с
ейчас утратили или ослабили с ним связи, и, наконец, линия людей, к чисто хо
зяйственным услугам которых прибегала семья скрипача. На первой кривой
было одиннадцать точек. На второй Ч шестьдесят три. На третьей было сейч
ас тридцать две, но цифра эта по мере развития розыска все время вырастал
а. На четвертой Ч семнадцать. Получилась этакая четыреххвостая комета,
уродливое пространственное зеркало человеческой коммуникабельности,
где каждая людская связь была только точкой, и по мере того, как папка угол
овного дела заполнялась допросами, справками и объяснениями, эти точки н
абухали, росли, обретали объем, как надуваемый аэростат, и наполнялись он
и любовью и вероломством, поклонением и завистью, верностью и грустью, см
ешным и тягостным, всем тем, что постепенно заполняет жизнь людей, и гение
в тоже Ч потому что гении становятся монументальными только после смер
ти, а при жизни радуются и огорчаются всему тому же, что и мы, грешные. Прост
о масштаб смещен…
Аспирантка Марина Колесникова из класса профессора Полякова в нашем сп
иске шла двадцать седьмой во второй линии. Красивая белая девушка, неспе
шная в движениях, ленивая в словах, а глаза Ч карие, веселые, и вообще ее бы
ло очень много, она заполняла и освещала мой кабинет всей своей плавной о
круглостью, подсолнечными волосами, небрежно затянутыми в тяжелый пучо
к, она источала тепло белизной кожи и ласковостью длинных сильных пальце
в. Не девушка, а прямо душевное утоление. И выражалась она очень интеллиге
нтно, и от этого хотелось поговорить с ней о чем-нибудь неслужебном, к дел
у не относящемся, просто так, как говорится, о цветах и пряниках. Ее просто
невозможно было представить серьезным человеком, занятым трудным иску
сством, если бы не коричневая с краснотой мучительная мозоль под левой с
кулой на сливочно-нежной шее.
Ч …Категорически, Ч сказала она. Ч Наше отношение к Льву Осиповичу, на
ше обожание Ч не экстатический восторг девчонок-меломанок. Это законом
ерный результат многолетнего общения с ним.
Ч То есть?
Ч Вы помните миф о том, как Тезей спустился в лабиринт Минотавра?
Ч Да, мы это еще в школе проходили, Ч усмехнулся я.
Ч Вот если переложить этот миф в музыкальную композицию, то по смыслу он
а состояла бы из трех частей Ч аллегро, модерато, престо, отражая смыслов
ое триединство подвига Тезея: он отправился в неведомое Ч вошел в лабир
инт, откуда никто до него не вышел; затем вступил в бой с чудовищем Минотав
ром и победил его, и третье, что определяет смысл его поступка: он спас жиз
нь и красоту тех, кого отдавали Минотавру.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20