.. Вот идут навстречу двое вооруженных дружинников...
Чаплицкий терпеливо ждал.
Он дождался момента, когда патрульные встретились, перебросились несколькими словами, один дал другому закурить, и они снова разошлись, следуя своим направлением...
Через несколько мгновений Чаплицкий выпрямился: патрульные, охватившие, казалось, все ограждение порта, оставили на несколько секунд «мертвую зону»: и тем, и другим сейчас не виден был проход, так необходимый Чаплицкому.
Спружинив ноги, изогнувшись, словно кошка, Чаплицкий прыгнул с пакгауза через сетку, легко преодолев двухметровое пространство. Почти беззвучно приземлился «на четыре точки», и снова гигантский прыжок, на сей раз через дорогу, в начинавшуюся здесь узкую череду одноэтажных кирпичных домишек, во тьму.
Однако на беду Чаплицкого, расчет его не совсем оправдался: один из патрульных углядел— таки прыжок через дорогу, и на выходе из переулка Чаплицкий услышал мерный топот бегущих матросов.
...Безумный бег по пустому городу, бесчисленные проулки, тупики и заборы, дворы, рвущееся на части сердце...
Но Чаплицкий не зря изучил топографию города, не зря знал его, как свои ладони, — он оторвался на минуту от преследования, и это помогло ему выбежать к знакомому дому, на котором еле виднелась табличка с названием улицы — «Шълогiнская»...
Дом, где жила Лена Неустроева.
Оглядевшись, Чаплицкий нырнул в подворотню напротив...
Плавно качалась белая ночь — долгий, светлый, серый сумрак...
Чаплицкий осторожно вышел из подворотни. Несколько раз оглянулся.
Убедившись, что никого нет, подбежал к окну, несколько раз постучал.
Тихо, шепотом, окликнул:
— Елена!..
В окне показался силуэт девушки. Она испуганно вглядывалась в сумерки белой ночи, в неясную стройную фигуру за окном.
Наконец узнала!..
— Здравствуйте, Лена!
— Петр?! Неужели это вы, Петр?
— Я. Что, не пожалело меня времечко? — с усмешкой спросил Чаплицкий.
Лена ответила грустно:
— Не в этом, наверное, дело. Просто я привыкла к тому, что вы всегда такой блестящий!..
Чаплицкий поцеловал ей руку:
— Леночка, я — как драгоценный камень. Подышите на меня, чуть согрейте — и я снова заблещу. Хотя мы все, вместе с Россией, и постарели на тысячу лет!
— Ну уж — на тысячу! — засмеялась наконец Лена. — Я только на пять. Хотя для женщины и это немало!
— Вы стали еще красивее, — искренне сказал Чаплицкий. — И одухотворенней...
— Это оттого, что я в основном питаюсь пищей духовной, — нервно улыбнулась Лена. — Вы не хотели бы попробовать, Петр?
Чаплицкий шутливо поднял обе руки:
— Ни за что! Пища духовная, Леночка, — это закуска не для меня!
Лена уже без улыбки всмотрелась в него.
— А знаете, Петр, вы действительно постарели. И от этого в вас появилось что— то человеческое. Раньше я вас очень боялась...
Чаплицкий искренне удивился:
— Боялись? Но почему?!
Лена сказала откровенно:
— Вы всегда выглядели ужасно высокомерным. И невероятно умным.
— Ну, это ерунда. У глупых людей очень часто бывают умные лица. Это оттого, что им думать легко, — пожал плечами Чаплицкий. — Значит, вы считаете, что я выглядел раньше высокомерным и умным... А сейчас?
Лена долго смотрела на него — тепло и сочувственно. Потом медленно сказала:
— Сейчас?... В вас есть что— то потерянное... несчастное... Вы... извините меня, Петр, выглядите неудачником.
— Так— с, — прищурился Чаплицкий. — Понятно. Ведь всякий неудачник кажется женщине кретином.
Лена нервно переплела пальцы:
— Ах, Петр, ну зачем вы так? За эти годы я тоже изменилась. Теперь меня не так легко поставить в тупик вашими софизмами, как когда— то... Незапамятно давно... Когда я считалась вашей невестой...
— Вы еще помните об этом? — с тоской спросил Чаплицкий. — Мне показалось, что вы решили забыть свое прошлое, свою среду, свою отчизну. — И добавил глухо: — Свою память...
— Вам показалось? — мягко переспросила Лена. — И все потому, что я не бегаю по ночам окровавленная, в грязи, с пистолетом за пазухой?
Чаплицкий молча кивнул.
Лена настойчиво сказала:
— Но разве в этом память прошлому?
— И в этом тоже! — упрямо сказал Чаплицкий и неожиданно устало добавил: — Но я вас, Леночка, ни в чем не укоряю. Я бы сам охотно забыл свое прошлое...
Лена подошла ближе, положила руку ему на плечо:
— Петя, может быть, не надо забывать прошлое? Может быть, надо обо всем подумать по— новому?
Чаплицкий покачал головой:
— Не— ет... Я ничего передумать не могу. Мои воспоминания — как матрешки. Они вынимаются одно из другого. И уводят меня слишком далеко.
Лена бросила взгляд на измученное лицо Чаплицкого:
— Петя, вы чаю хотите?
— С удовольствием, Леночка.
Лена зажгла керосинку, поставила на конфорку старый железный чайник. И вернулась к разговору:
— Так что же вас не устраивает, Петр?
Чаплицкий пристукнул кулаком по столу:
— Решительно все. Бросать Россию я не хочу, а жить с большевиками — не могу.
— Почему? Разве честного человека не может волновать их идея свободы, равенства и братства?
— Да вздор это! — злобно бросил он. — Вздор! Я не хочу братства с чукчами! И там, где торжествует принудительное равенство, — нет свободы!
Чаплицкий зашагал по комнате, горячечно блестя глазами, быстро выкрикивая:
— А свобода напрочь исключает равенство, поймите это, Леночка! Пока я свободен, я всегда буду сильнее, умнее и богаче любого из них!..
Они долго молчали, пока Лена не произнесла печально:
— Тогда вы обречены. Они вас уничтожат... И будут по— своему правы...
— Мне это очень горько слышать от вас, Лена, — прошептал Чаплицкий.
Лена сняла с керосинки закипевший чайник, налила гостю чаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61