И даже если их взял тот, о котором мы сейчас говорим, то и он бы успел это сделать.
Борк выдержал взгляд детектива, который смотрел на него довольно пристально.
— Если это был пятый, — начал Борк, — если это был пятый, то я… но я не мог настолько ошибиться. Так что ответ — да, я вполне уверен.
Дверь захлопнулась за ними. Он почувствовал, что это та самая дверь, которую он уже несколько дней не мог представить закрытой.
— Выпьем по рюмке?
— Только очень быстро. Я не купила ещё и половины рождественских подарков.
Отпирая свою квартиру, он вспомнил о ключе, который остался у того человека, и воображаемая дверь вновь скрипнула за его спиной. Но ключ-то был совсем обычный, да и кому придёт в голову связь с ним, Борком? Сколько лет пройдёт, прежде чем его противнику опять потребуется этот ключ? Да и разве у заключённых не забирают все личные вещи? Наконец, он может сменить замок — из осторожности.
— Можно мне воспользоваться твоим телефоном? — спросила Мириам, когда он наливал в рюмки.
Он заметил, что у него дрожат руки: рюмку приходилось прижимать к горлышку бутылки, чтобы не пролилось.
Мириам, поговорив по телефону, села за стол. Сделав глоток, она задумчиво проговорила:
— Трудно поверить — мы стали такими хорошими друзьями сейчас, когда между нами совершенно ничего нет. Да, знаешь, что? На минуту мне показалось, что это был второй. Правый — тот, который оделся Дедом Морозом. Я подумала, что он и приходил к нам в банк.
— Наверное, это просто оттого, что у него типичная внешность преступника.
— Наверно.
Она поднялась, обняла его за шею и поцеловала в щеку. В нос Борку ударил знакомый запах. Он крепко прижал её к себе. Высвободившись, она пробормотала:
— Ну, счастливого рождества, Флемминг, — и ушла.
Борк остался один в квартире. Он выпил не торопясь бутылку пива, постоял у окна. Потом вышел на улицу и купил вечерние газеты. Фотография того человека была на первых страницах всех газет. Заголовок гласил:
«Вильгельм Христиан Соргенфрей, студент, отрицает свою причастность к ограблению банка».
Вернувшись к себе, он прочитал одну за другой все газеты, но новой для себя информации не нашёл.
После рождества прошло совсем немного времени. Борк сидел в церкви на заупокойной по его отцу. Народу было немного, в основном, родственники, да и те не очень близкие.
Когда служба кончилась, кое-кто из родственников поинтересовался его планами на вечер. Борку хотелось побыть с кем-нибудь, но не с этими людьми — он даже имена-то не все помнил, — которые будут изводить его старыми семейными анекдотами о людях, которые не просто умерли, но умерли давно. И он сказал, что до вечера будет занят формальностями, связанными с похоронами.
— Я не уверена, что вы меня узнаете.
Если не считать органиста, они были в церкви одни. Снаружи доносились звуки отъезжающих машин. Борк покачал головой.
— Меня зовут Етта Мерильд. Я работала в доме для престарелых. Последнюю зиму я присматривала за вашим отцом и ужасно к нему привязалась. Он был такой милый человек. Мы много говорили о вас.
Голова девушки была покрыта тонким чёрным шарфом. Он внимательно разглядывал её: лицо белое, короткий нос, узкий рот, подчёркнутый бледной помадой, чистые зеленовато-коричневые глаза, над каждым глазом аккуратно прорисованная чёрная дуга. Когда девушка подошла, Борк обратил внимание на неожиданно сильный, тяжёлый запах духов. И ещё ему показалось, что ей холодно, несмотря на накидку с меховым воротником.
— Мы встречались только в дверях, — продолжала она, — раз или два. Я ведь работаю обычно в ночную смену. Надеюсь, вы не сочтёте бестактным с моей стороны, что я пришла сюда — мы с вашим отцом много разговаривали. У него была бессонница.
— Это очень любезно с вашей стороны, что вы пришли. Пожалуй, теперь я вас припоминаю.
Вместе они прошли несколько шагов до двери.
— Что будет теперь? — спросила она.
— Ничего. Вечером гроб отвезут в крематорий, а через день или два пепел похоронят на местном кладбище. Единственная официальная служба — это та, которая была здесь только что.
— Пожалуй, хорошо, что конец наступил так быстро, что он не мучился. Вряд ли ваш отец понимал, как сильно он болен.
— О да, конечно. Вы работаете в доме для престарелых.
— Нет, я просто подрабатываю. Я учусь.
— На кого учитесь?
— На врача. Поэтому я и люблю ночную смену. Есть время позаниматься.
Они вышли на улицу, на свежий, морозный воздух.
Девушка вдруг остановилась, как будто было ещё что-то, о чем им следовало поговорить. От холода щеки её сразу порозовели, на висках появилась сеточка синих вен.
Борку вдруг захотелось, чтобы эта девушка, стоящая на ветру у церкви, осталась с ним; если она уйдёт, ему будет ещё более одиноко.
— Хотите посмотреть на то место, где похоронят его пепел?
— Об этом я и хотела спросить, если только…
— Сюда.
Дорогу он нашёл не сразу. Участок был запущенным, на нем выделялся прямоугольник — очевидно, до недавнего времени здесь стоял другой надгробный камень. Борку захотелось спросить, что же именно говорил о нем отец, но он никак не мог сформулировать вопрос. Некоторое время они молча стояли у места захоронения.
— Когда-нибудь я принесу сюда цветы, — сказала она.
— Но вы не можете… — Он заколебался. — Вы не можете приносить цветы на все…
— Ваш отец — это особый случай. Не знаю, как это выразить, — он был таким скромным…
Она посмотрела на него с полуулыбкой. Голос у неё был сухим и невыразительным.
— У вас есть машина?
Она покачала головой.
— Сделайте мне одолжение, позвольте подвезти вас… Не хочется быть одному.
Ему все ещё не хотелось расставаться с ней, когда он вёз её к станции, которую она назвала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28