Впрочем, она обо всем написала в письме.
Он протянул Моргошу конверт. Тот разорвал его.
— Цепочка золотая там еще должна быть.
— Да, я вижу, — подтвердил Моргош, внимательно читая письмо. — Консьержка вас не спросила: к кому вы?
— Ее о чем-то расспрашивал нилашистский патруль. А я тем временем в подъезд. Незаметненько.
Моргош смущенно переступал с ноги на ногу, не зная, что же делать. В конце концов он предложил гостю рюмку коньяку и сказал, что тот может переночевать в меньшей комнате. Деак разыгрывал из себя перепуганного, преследуемого человека.
— Откуда вы?
— Встреча у меня была назначена с одним человеком, а его застрелили. Поджидали-то меня. Кто-то выдал нацистам место явки. К сожалению, в городе так и кишат шпики.
Моргош выпил рюмку залпом.
— Чего ж тут удивляться? — сказал он. — У немцев вековые традиции агентурной работы… Мерзкая жизнь, товарищ. Нацисты проникли уже и в само движение Сопротивления. — Моргош потрогал черную повязку на месте левого глаза. — После войны нам долго придется ломать голову, выясняя, кто же был шпиком.
— Ничего, рано или поздно мы их всех выловим. По ту сторону фронта уже некоторых прихлопнули.
Моргош посмотрел на Деака. В его глазах поблескивал странный огонек.
— А вы оттуда пришли? С той стороны? — Прапорщик кивнул головой. — И что же, просто так взяли и прихлопнули? Без всякого суда-следствия?
— Эх, когда там с ними цацкаться, — махнул Деак рукой.
— Но это же глупо, товарищ Кезди. — Моргош наклонился вперед, схватил прапорщика за руку. — Может быть, ни в чем не повинных людей застрелили? А настоящие предатели притихли, попрятались.
— Надолго ли? Рано или поздно их предательство ведь тоже вскроют.
Моргош уставился в пространство, долго молчал, затем, словно самому себе, пробормотал:
— Есть такие предательства, которые вовек не всплывут. Взять, к примеру, вашего напарника. Кто его предал? — Лицо Моргоша было бледным, руки дрожали.
Деак пригубил коньяк.
— Этого я еще не знаю, — сказал он и осторожно поставил рюмку на стол.
— А кто меня предал?
— Вас тоже? — Деак с интересом глянул в лицо Моргошу.
— В сорок втором, под Коротояком. В штрафной роте служил как политически неблагонадежный. Нацисты внедрили к нам своего агента. А мы как раз бежать собирались. Кто-то донес. И погнали нас всех на минное поле. Только втроем мы и остались в живых. Двое моих товарищей умерли потом в госпитале в Киеве. А я вот без глаза остался. Так кто же был предателем? Как узнать?
Деак, не отвечая, покрутил в руке пешку.
— Ну так кто же? — громко повторил одноглазый.
Прапорщик пронзительно взглянул на него.
— Вы, Бела Моргош! Это вы предали своих товарищей.
В наступившей тишине слышалось лишь негромкое тиканье стенных часов. Моргош судорожно вцепился пальцами в крышку стола. Из горла у него вырвался хрипящий голос:
— Что, что вы сказали? — Он хотел подняться, но строгий голос прапорщика остановил его:
— Не двигаться, буду стрелять. Хватит ломать комедию, Бела Моргош. Не один вы уцелели после вашего предательства. Остались в живых еще и Ференц Дербиро и Ласло Деак. Только вы об этом не знали, потому что вас загодя ловко вывел из игры Мольке: когда штрафная рота должна была погибнуть на минном поле, Бела Моргош вдруг «захворал сыпным тифом».
— Кто вы такой? — пролепетал Моргош, и лицо его исказила гримаса страха.
— Я Габор Деак. А из Белы Моргоша тогда, — продолжал прапорщик, — получился нацистский шпик по кличке Лоза. Скольких людей продали вы нацистам с того дня?
Моргош взвыл протестуя.
— Ни одного, клянусь, ни одного! Мольке дал о себе знать весной этого года. Но я никого не выдал.
— А Ференца Дербиро?
— Прошу вас, умоляю, выслушайте меня! — Моргош уже не говорил, а шептал: — На прошлой неделе ко мне пришел неизвестный. Сказал: Лаци и Фери живы. Явятся ко мне по паролю «Будапешт». Я подумал, что это очередная провокация Мольке. И спокойно рассказал ему все. Ведь я-то знал, что Лаци и Фери погибли. Точно. От Дербиро с того самого дня нет ни слуху ни духу.
— Нет, потому что три дня назад Мольке арестовал его. А брата моего старшего не успел, потому что он к вам не заходил. А вы негодяй! Вы предали своих товарищей, заставили стать полицейской овчаркой собственную дочь.
— Нет, это не я, это Мольке. Это он заставил мою дочь пойти в шпики. Где моя дочь?
— Она в руках бойцов Сопротивления. — Деак вынул из кармана пистолет. Дослал патрон в патронник. Моргош, скованный ужасом, не шевелясь смотрел на оружие, на хладнокровно действующего Деака.
— Чего вы хотите от меня?
Деак встал.
— Привести в исполнение приговор.
Моргош истерически зарыдал.
— Нет, нет, я хочу жить! Жить!..
В этот миг взвыла сирена воздушной тревоги.
10
Этой ночью майор Мольке почти не спал, если вообще можно назвать сном те несколько часов, которые он провел в беспокойной дремоте.
В ту же ночь он вызвал к себе лейтенанта Таубе.
— У нас осталось 23 часа, господин лейтенант, — сказал он. — И я хотел бы знать, что вы об этом думаете.
Усталый Таубе, не очень соображая, о чем речь, сонно смотрел на майора.
— Дело становится все более запутанным, — пояснил майор. Изменяя привычке, Мольке закурил сигару, попыхтел, будто старенький барин, зябко кутаясь в домашний халат. — Этот Деак или преданнейший наш друг, или гениальнейший вражина, какого я когда-либо встречал. Он, оказывается, обнаружил наше подслушивающее устройство! Так-то вот, господин лейтенант! Ну, что бы вы сделали на моем месте?
Таубе сонно зевнул и улыбнулся.
— Понятия не имею. Меня смущает, что все поведение Деака, каждое его слово — все искренне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32