— Эта звукозапись есть у нас, разумеется, в нескольких экземплярах, — предупредил Шавош и включил аппарат. Кассета завертелась, и Кальман, к своему удивлению, узнал свой собственный голос. Другой голос принадлежал, по-видимому, Шликкену, потому что он обращался к нему по имени Шуба… «Я ненавижу коммунистов, — услышал Кальман свой собственный голос. — Я не знал, что Марианна коммунистка. За что вы мучаете меня? — В течение некоторого времени были слышны всхлипывания, затем: — Если Марианна коммунистка, я… я отрекаюсь от нее, я не хочу быть изменником. Господин майор, я хочу жить».
— Ну так как? Ты узнаешь свой голос?
Кальман молчал, а Шавош продолжал:
— Негодовать ты еще успеешь. А пока слушай внимательно.
«Господин майор, прошу вас, поместите меня в одну камеру с моей невестой. От нее я узнаю все: она раскроет мне свои связи, назовет имена коммунистов. Спасите меня, господин майор. Дайте мне возможность доказать свою верность».
Кальман побледнел. С расстояния в девятнадцать лет страшно было слышать эти слова.
«…Ну-с, Шуба… Так вы узнали что-нибудь?» Да, это голос Шликкена. «Оружие в котельной». — «В котельной на вилле?» — «Да». — «Великолепно! Замечательно, Шуба!» — «Она назвала два имени. Вероятно, оба — клички: Резге и Кубиш. Третьего имени она уже не смогла произнести. Умерла».
«Какой ужас!» — думал Кальман, а голос его все звучал, и он должен был и дальше слушать его.
«…Фекете попросил меня навестить человека по имени Виола. Адрес: Ракошхедь, улица Капталан, восемь, и передать ему следующее: „Пилот прыгнул с высоты семьсот пятьдесят метров. Парашют не раскрылся. Надо использовать запасной…“ И еще: „Волос попал в суп, но я не выплюнул“.
Шавош выключил магнитофон и вопросительно посмотрел на Кальмана.
— Все правильно, — сохраняя самообладание, заметил Кальман. — А теперь я хотел бы прослушать ту часть, где записан мой последний разговор с Марианной.
— Эта часть, мой мальчик, никого не интересует. Теперь уже нет такой силы, которая могла бы доказать, что Кальман Борши не предатель, разыскиваемый органами госбезопасности с сорок пятого года. Коммунисты могут простить многое, только не измену. Может быть, они и простили бы еще тебе смерть Марианны, но выдачу Виолы — никогда!
— Никакого Виолы на самом деле не существовало! Шликкен просто провоцировал меня.
— В то время Виола еще существовал и был схвачен немцами в ту самую ночь в Ракошхеде в доме номер восемь по улице Капталан. А две недели спустя в тюрьме на проспекте Маргит его казнили.
У Кальмана потемнело в глазах.
Когда Шалго рассказал Рельнату обо всем происшедшем ночью, майор забеспокоился. Хотя Шалго ни словом не обмолвился ни о том, что Анна — агент англичан, ни о том, что за беседа была у него с Бостоном.
— Вы доложили об этом в Центр?
— Ну что вы, майор? Я не привык греть руки на чужом несчастье. Вам я рассказал, а чтобы капитан Дарре не мог передать дальше, я вовремя выключил всю аппаратуру подслушивания. Думаю, что сделал это в нужный момент. Потому что, пока я беседовал с нашим другом Бостоном, он успел упомянуть ряд интереснейших вещей, таких, которым не обрадовались бы ни вы, ни Центр.
Побледневший Рельнат испуганно взглянул на толстяка. Он не посмел даже спросить, что именно «упомянул» Бостон.
— Спасибо, Дюрфильгер.
— Разрешите, майор, дать вам еще один добрый совет. Присмотритесь получше к своему окружению. Уж больно хорошо осведомлены обо всем англичане. Разумеется, все это я говорю только вам. И еще одно: после всего происшедшего я уже не верю в успех нашего предприятия и решил окончательно выйти из вашей фирмы. В основном потому, что, как я узнал от англичан, вы мне не доверяете…
— Мой дорогой Дюрфильгер! Заклинаю вас!..
— Господин майор, — с ленивой улыбкой остановил его Шалго, — я не отличаюсь красотой, изяществом фигуры, не пользуюсь успехом у женщин, но в нашем деле, поверьте, понимаю по крайней мере не меньше вас. Многое я сносил: ваши замечания, ужимки, презрительные ухмылки, но, увы, я горд, и моя гордость восстает, когда меня считают дураком, балбесом…
Рельнат стоял у окна и вслушивался в перестук дождевых капель. В душе он понимал Шалго. Действительно, в его, Рельната, поведении было очень много оскорбительного.
— Чем бы все кончилось, если бы, уступая насилию, я открыл сейф? Ведь мог я так поступить? Дарре спал. Мне по меньшей мере четверть часа пришлось бороться с Бостоном, а на помощь мне так никто и не пришел…
— Я думаю, вы правы, Дюрфильгер, — согласился Рельнат и отошел от окна. — Вы отлично справились с делом. — Он уселся в кресло, выставив далеко вперед свои длинные ноги. Лицо Шалго показалось ему глубоко опечаленным. — Так что же вы предлагаете? Говорите, и я приму любой ваш совет!
— Ничего я не предлагаю, майор. Напротив, я одобряю ваше решение не ехать в Будапешт. Вдруг англичане расставили там для вас ловушку?! Хотя есть у меня один совет. Примете вы его или нет — дело ваше, но я все равно скажу.
— Да, конечно, дорогой Дюрфильгер.
— Когда будете инструктировать курьера, то ведите с ним переговоры здесь. На сегодня это единственное помещение, где вы можете разговаривать без опаски. А я позабочусь о том, чтобы вам никто не помешал. Систему звукозаписи тоже не включайте. По крайней мере до тех пор, пока ее не обследуют наши инженеры.
— Пожалуй, вы правы, — согласился Рельнат. — Однако я настаиваю на том, чтобы при этом инструктаже присутствовали и вы.
— Нет таких сокровищ, майор, за которые я согласился бы принять участие в ваших с ним переговорах. Сегодня я устраиваю внеочередной день отдыха и через час уже буду посиживать на берегу Дуная и удить рыбку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92