Погода осенняя, но все окна настежь. На столе — алый вымпел «За первое место в соревнованиях по футболу Североозерского района Алтайского края».
— Устроились ничего? — спросил он, когда я сел.
— Нормальнр.
— Правда, у нас не такой комфорт, как в городе… Но думаю, наверстаем. Ванную соорудим, телевизор поставим. Хорошо, правда?
— Правда, — кивнул я.
— Значит, с жильём в порядке?
— Да, конечно.
— Ну, тогда приступим к делу.
— Я слушаю.
— Вы скажите, что вас интересует. Постараюсь ответить.
— Прежде всего: у вас должны быть основания, если вы написали письмо в прокуратуру… Какие?
Он хмыкнул, провёл пятернёй по гладкой голове-от затылка ко лбу и обратно.
— Трудный вопрос вы задали. Так сразу и не ответишь.
— Вас не удовлетворили результаты проведённого следствия?
Мурзин покачал головой:
— С одной стороны, сомневаться в вашей работе я как бы не имею права. Вы своё, я своё. Но если подумать, конь о четырех ногах и то спотыкается. Верно я говорю?
— Все мы люди, — развёл я руками.
— Вот именно. Я тоже человек. Но и руководитель. Депутат к тому же. Ходят слухи в совхозе, что нечисто тут дело. Болтают даже, будто следователя подкупили… Который месяц пошёл со дня смерти Залесской, а все успокоиться не могут. Судачить людям я запретить не могу, верно я говорю? — Я кивнул. — Ну, я скажу, что это все сплошная чепуха, выдумка, парторг скажет, Иванов, Петров, Сидоров. Так ведь не поверят. Надо им убедительно доказать, на фактах: воспитательница действительно покончила с собой или нет. И если да, то почему. Мало ли бывает ошибок. Одна комиссия приедет — вроде гладко, другая приедет — все наоборот, сплошные непорядки. Верно я говорю? — Я опять кивнул. — И ещё. Руководитель совхоза кто?
Я. А может быть, что-то проглядел, упустил? Может быть, человеку худо было, а мы прошли мимо, вовремя не поддержали. Видите, сколько аспектов в этом вопросе?
— Ну что ж, я вас понимаю…
— Погодите. Ну, несознательный элемент — это одно.
Им, может, объясняешь, объясняешь, и все попусту. Вбили в голову. Но когда к вам приходят сознательные люди, коммунисты, комсомольцы, и говорят: не верим, что Залесская могла пойти на самоубийство. Я им должен ответить что-то конкретное. Верно я говорю?
— Вы можете сказать, кто именно приходил?
— Конечно. Заведующая детским садом, кандидат в члены КПСС, раз. — Он загнул палец. — Воспитательница того же детсада Завражная, два. Комсомолка. Между прочим, ближайшая подруга Залесской. Мамаши приходят, чьи дети воспитывались у Залесской. Да-да, приходят. Среди них хорошие, честные работницы. Это не какие-нибудь бабки с завалинок. Я одной говорю, что органы следствия свою работу знают, не доверять им мы не имеем права.
Другой…
В дверь заглянула секретарша. Ей-богу, прямо девчонка из седьмого-восьмого класса. Вот ради кого Женя Линёв осел в совхозе. Да и сам участковый выглядел очень молодо.
— Емельян Захарыч, район, — виновато произнесла она.
Мурзин сказал мне «извините» и схватил трубку одного из трех телефонов.
— Да, слушаю. Какое утро? Я уже скоро обедать собираюсь. Это вы там только что встали… Идёт нормально.
Надо справиться у Ильина. Он даст самый точный процент, — до сотых включительно. — Мурзин некоторое время поддакивал в трубку, изредка поглаживая бритую макушку. Про себя я уже назвал его Котовским. — А нельзя без меня? Если вам все равно, пошлю Ильина. Будь здоров.
Он с треском опустил трубку и стал вертеть диск другого аппарата.
— Объясняю… Кто это? — спросил он по телефону. — Николай Гордеевич у вас не объявлялся? Куда уехал? — Директор нажал на рычаг и снова стал набирать номер. — Выходит, надо заново все поднять. Чтобы люди наконец успокоились. Верно я говорю? — Он махнул рукой: сейчас, мол, продолжим…
— Николай Гордеевич, насилу тебя разыскал. Ты уж не в службу, а в дружбу, надо быть в районе к часу у второго секретаря. Я бы мог, да ты им выложишь все как на тарелочке. Не забудь про транспорт.
Рогожин, анафема, опять будет клясться, что выслал двенадцать, а прибыли восемь. Сам проверял сегодня. И один шофёр пьян в стельку. Кто его знает, со вчерашнего или уже с утра успел приложиться? Это подчеркни особо. Уже третий случай. Шенкелей этому Рогожину, шенкелей. Я заеду, не беспокойся. — Он закончил телефонный разговор. — Вы спросите почему? Много я видел. И войну прошёл. Как бы худо ни было, а человек стремится прежде всего жить.
Невмоготу, кажется, уж лучше сдохнуть, чем такая жизнь, а все-таки помирать не хочется. А тут… Или я чего-то не понимаю, или ненормальность какая-то. Да ведь с виду нормальная, жизнерадостная. Погубил себя выходит, человек, похоронили, а виновных нет, верно я говорю?
— Что я могу вам сказать, Емельян Захарович?.. — Пока директор совхоза разыскивал этого неуловимого Ильина, у меня потерялась нить беседы. — В настоящее время я знаю не больше», чем следователь, который вёл расследование до меня. От вас слышу только общие рассуждения, хотя они мне понятны. По-человечески, по-граждански…
— А что? Вы хотите, чтобы я указал виновного? Я его не знаю. Может, я виноват. Обидел чем-то её. Не создал условии. Может, Иванов, Петров, Сидоров…
— Залесская обращалась к вам с какой-нибудь просьбой?
— С просьбой — нет. А когда её выбрали в группу народного контроля, пришла. Говорит, не справится, мол. Я ей говорю: справишься, актив поможет. А кто её знает, может, она кого обидела или её… Верно я говорю?
— Постойте, она раскрыла какое-нибудь крупное хищение или злоупотребление?
— Что значит крупное? За это тянут к вам. Так, мелкие недостатки.
— И все-таки подробнее, пожалуйста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15