— Джин, я люблю тебя! Не надо ссориться. Клянусь, ты у меня один.
Любовь сильнее всяких рассуждений. Я поверил и сдался. Прижал Джилл к себе покрепче и нашел ее губы. Ах, девочка, девочка!.. Вскоре она заснула.
Одевался я почти в темноте, чтобы свет не упал на постель. Ночь была тяжелой и душной, и цикады снаружи звенели не умолкая. На цыпочках я добрался до ванной и выключил свет.
Теперь Джилл освещало только зарево из окон. Волосы обвились вокруг ее шеи. Одна рука лежала на простыне, другая все еще тянулась к тому месту, где только что был я. Грудь ее тихонько поднималась и опускалась в такт дыханию. Лицо было спокойным, свежеумытым и чуточку усталым. Никогда еще я не видел ее такой прекрасной и такой беззащитной. Мне до смерти не хотелось уходить. Она спала так невинно и доверчиво, а я смотрел на нее и думал: а вдруг я когда-нибудь женюсь на ней? Вопрос был явно несвоевременный. В комнате чувствовалась печаль, которую порождает любовь. Жизнь была слишком мимолетна, и обладание казалось безумной, тщетной попыткой удержать неудержимое. Потом я подумал: как странно, что эта девушка, такая юная и необычная, пробуждает во мне такую грусть. И потихоньку закрыл за собою дверь.
Уже у себя дома, за несколько миль от Джорджтауна, лежа в постели, я снова вспомнил о том телефонном звонке. Наверное, он был тогда пьян или не в себе, или то и другое вместе. С чего бы это человеку сразу бросать трубку, услышав мужской голос?.. В этой квартирке жили две женщины, и у любой из них могли быть друзья. Нормально? Нормально. Другое дело, если этот человек знал, что Баттер нет дома и Джилл одна. В таком случае Ник, или как его там еще, звонил именно Джилл. Однако он мог звонить Баттер, думая, что Джилл нет дома, но это маловероятно. У Баттер, кажется, всего один поклонник, и она бы так не оплошала. Подозрения мои крепли.
Два часа ночи — неподходящее время для размышлений о женском коварстве. Но все же я страдал и ворочался с боку на бок еще целый час, прежде чем погрузился в беспокойный сон, из которого меня, казалось, сразу же вывел звонок будильника. Надо было ехать на аэродром. Мы вылетали в Чикаго.
10
Мы кружили на высоте тридцати двух тысяч футов над побережьем Мэриленда. Уже вечерело. Бело-синий реактивный лайнер с изображением печати президента США на носу и американского флага на хвосте устойчиво выдерживал курс. Далеко внизу по темной сини Атлантического океана катились белые гребни. Временами появлялось побережье, тонкая серая линия, отделяющая воду от суши. Я знал, что расплывчатой кляксой на этой линии был Океан-Сити, а пятнышком подальше, — наверное, такой же курортный городок Рехобот Бич в штате Делавар. Безоблачное небо затянула легкая дымка, как от далекого костра. Казалось, что самолет плывет неведомо куда и время для него остановилось.
Я сижу напротив стола президента Роудбуша, в его личной кабине, расположенной сразу же за крыльями. Золотистые тона обивки глубоких удобных кресел придают кабине веселый солнечный вид. За спиной Пола Роудбуша на стене изображение президентской печати, а перед ним, через проход, большая карта мира с Вашингтоном в центре. Рядом со мной Дон Шихан, начальник секретной службы Белого дома, человек, тесно связанный с президентом. Шихан восхищается Роудбушем, принимает его безоговорочно и пытается ему подражать. Последнее время я что-то не видел Шихана в Белом доме, наверное, он улетал в Чикаго, чтобы подготовиться к нашему прибытию. Обычно настроение у него неустойчивое: то он сыплет понятными лишь для завсегдатаев Белого дома шуточками, то неизвестно почему погружается в скорбь. Сегодня, может быть не без причины, он замкнут и насторожен. По давней привычке Шихан сидит, полуобернувшись к проходу, чтобы держать в поле зрения обе двери. Одна из них ведет в передний салон на двадцать шесть пассажиров, вторая — в спальню президента. Позади спальни кабина для личного персонала и агентов охраны; там я был, пока президент не вызвал меня.
Мы с Доном неожиданно оказались в роли единственных слушателей президента, потому что Роудбуш вдруг заговорил, вернее — начал как бы размышлять вслух, на тему, какой в обычное время не стал бы касаться перед столь странной аудиторией, состоящей только из его главного телохранителя и пресс-секретаря. Он заговорил о том, что называл «необратимым», о растущих во всех странах запасах ядерного оружия, которое способно за считанные минуты уничтожить всю человеческую цивилизацию.
Если бы не целый ряд необычных и по-своему тревожных происшествий, случившихся в тот день, мы с Доном вряд ли бы когда-либо увидели Пола Роудбуша в таком настроении или услышали эти его взволнованные слова.
Вся сцена запечатлелась в моей памяти до мельчайших подробностей. Она давала ключ к пониманию роли американского президента — с его почти неограниченной властью и с почти непреодолимыми трудностями в осуществлении этой власти. Образ президента одинаково притягивает и тех, кто с ним работает, и сторонних наблюдателей. Я, например, не колеблясь променял бы год своей небезвыгодной газетной работы в Лос-Анджелесе на такие вот полчаса в золотистой кабине лайнера президента.
События, заставившие нас лениво кружить над Атлантикой и погрузившие президента в печальные размышления, развивались следующим образом.
Утром, перед самым приземлением на международном аэродроме О'Хара близ Чикаго, Роудбуш получил от председателя Комиссии по атомной энергии шифрованное сообщение о том, что в Китае, в провинции Синкан, недалеко от озера Лобнор взорвана еще одна водородная бомба мощностью около пятидесяти мегатонн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140