Происшедший затем короткий диалог состоял из одних вопросов, начисто исключающих какие-либо ответы.
— Как, вы здесь, Кен? — тихо сказал Джекобс.
— А где я должен быть, Джи? — сказал президент.
— А кто же поехал на вашей машине в благотворительное общество, чтобы произносить там речь?
— Джекобс, ты молился сегодня утром? — спросил президент.
— В таком случае, Кен, — сказал Джекобс, — вам, вероятно, не понравилась речь, которую вы репетировали сегодня в зеркальном зале?
— Ты шутишь, Джи? Или ты забыл, что перед благотворителями я выступал на той неделе?
— Но вы забыли, Кен, что тогда вы говорили за алкоголиков, а сегодня должны были говорить против?
— Ты не путаешь меня со своим двоюродным дедушкой, о котором сам говорил, что он умел чревовещать?
— А вы уверены, Кен, что перед вами стою именно я? — парировал Джекобс.
И они оба умолкли, потрясенные взаимной дерзостью. Наконец Джекобс, собравшись с мыслями, решил сказать свою коронную фразу, которой явно не хватало в сегодняшнем утреннем ритуале:
— Мы хвалим других, Кен, лишь для того, чтобы заслужить похвалу в свой собственный адрес.
— Узнаю! — сказал президент. — Это ты! Слава Всевышнему! — И он перекрестился.
Все встало на свои места, опять все задышало покоем, и президент, выйдя из-за стола, доверительно сообщил Джекобсу, которому — только одному — мог позволить знать об этом:
— Джек, у меня опять что-то происходит с головой!
— Ничего, Кен, — как всегда философски, заметил Джекобс. — Пока происходит с головой, это никто не замечает, но когда происходит с ногами…
— Я точно помню, — продолжал президент, — как вчера вечером молился в часовне, и… больше ничего не помню! Тебе не кажется это странным?
— Нет, господин президент, — ответил Джекобс. Ни для кого из приближенных, для Джекобса тем более, не было тайной, что склероз уже давно запустил свои когти в старческую голову президента. — Если бы вчера после молитвы вы не выпили целую бутылку рома, — продолжал Джекобс, — и не раскладывали бы до часу ночи пасьянс, тогда бы мне показалось это странным.
Президент изменился в лице и вновь перекрестился:
— Побойся Бога, Джи, что ты говоришь!
— Если я буду бояться Бога, — сказал Джекобс, — он подумает, что меня уже нет в живых.
Президент побледнел и вдруг встал на колени.
— Господи, — воскликнул он, — прости мою грешную душу! Клянусь тебе, что отныне и навсегда мои руки не прикоснутся к картам и душа моя освободится от этого порока! А губы мои забудут то мгновение, когда последний раз они окропились вредным алкогольным ядом…
— Кен, так вы все же будете произносить речь против алкоголиков? — сказал Джекобс. — Тогда пора торопиться, там назначено на десять утра, а речь ваша, как мне кажется, уже отрепетирована.
Президент ничего не ответил, поднялся с коленей и прошел вдоль всего кабинета, внимательно разглядывая портреты своих предшественников и беззвучно шевеля губами. Вероятно, он каждому из них произносил свой приговор, восхваляя при этом свою собственную воздержанность от мирских страстей.
Всю эту десятиминутную процедуру, пока президент сводил личные счеты с портретами своих предшественников, старый Джекобс, не шелохнувшись, привычно стоял в дверях, чуть-чуть полуприкрыв глаза. Ему на ум пришла известная мысль Ларошфуко, и он повторял ее время от времени, как молитву: «Если уж дурачить людей, то нужно дурачить их долго, как это делали в Риме».
Наконец президент умирающим голосом попросил Джекобса прислать сына и в ожидании Арви сел в кресло.
Молодой бандит со всего размаха бросился отцу на колени, отчего кости хрустнули даже у старого Джекобса.
— Ты молился сегодня, сын мой? — спросил его президент, хотя Джекобс мог дать голову на отсечение, что Арви знает только одну молитву: «Папа, дай мне пятнадцать кларков!»
— Два раза! — соврал Арви и тут же помолился в третий: — Папа, а ты дашь мне пятнадцать кларков?
— Хорошо, сын мой, но прежде мы отправимся в церковь Святого Марка, где скоро начнется служба.
— Сейчас?! — сказал Арви, словно ему предложили запить десяток пирожных стаканом касторки. — О нет, папочка, ведь ты обещал мне зоопарк!
Ему ничего не стоило выдумывать чужие обещания, так как он очень надеялся на то, что у всех взрослых рано начинается склероз.
— Джекобс, я действительно обещал Арви поехать сегодня в зоопарк?
— Какая разница, господин президент, — ответил Джекобс, — когда выполнять свои обещания: до того, как их даешь, или после?
— Зоопарк так зоопарк! — сказал президент, не имея сил встать на ноги после того, как на его коленях посидел милый сынишка. — Джекобс, машину к Западному подъезду! А ты иди, Арви, переоденься.
Когда Джекобс нажал кнопку гаража, там произошла небольшая паника, но ослушаться старика никто не посмел. В комнате телохранителей по селектору ответил Грег, сменивший О'Шари.
— Прошу, Грег, — сказал Джекобс, — двух питекантропов, но с более или менее приличными рожами, так как им придется ехать с президентом в зоопарк, и я боюсь, что они перепугают всех зверей.
Через десять минут машина с президентом и Арви выехала за ворота. Джекобс постоял у окна и с тоской подумал о том, что старость все же приводит к необратимым изменениям в характере людей, и отныне, вероятно, ему уже не суждено будет сыграть с президентом ни одной партии в простого (не подкидного) дурака. Затем он поднял телефонную трубку и позвонил устроителям благотворительного собрания.
— Алло? — сказал Джекобс, когда услышал чей-то мужской голос. — Говорит секретарь президента. Я хочу предупредить вас, что президент не может к вам приехать, он…
— Спасибо за информацию!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124