— изумленно воскликнет президент.
— Мы хвалим других, Кен, обычно лишь для того, чтобы услышать похвалу себе, — ответит Джекобс, как отвечал вчера, и позавчера, и третьего дня, — ведь этому утреннему ритуальному разговору уже, наверное, лет пятнадцать. «А что, если ответить ему сегодня по-другому?» — подумал Джекобс и засмеялся своей мысли.
Акт первый
Около девяти Джекобс, еще пахнущий кофе, заглянул на всякий случай на южную террасу и, увидев там только Арви в грязной и мокрой рубашке, слипшейся от ананасного сока, понял, что президент уже в кабинете и его корзина для бумаг, вероятно, уже набита утренними выпусками газет.
Джекобс не ошибся: президент просматривал газеты. Это было правилом неукоснительным, как зарядка для спортсмена. Президент искал в газетах реальное воплощение своих идей и находил его. Это было приятно, вселяло бодрость и чувство собственной необходимости человечеству. Впрочем, иначе и быть не могло: если бы газеты не воплощали его идеи, он закрывал бы их.
— А, это ты, Джи? — Президент оторвался от газет. — Послушай, да ты отлично выглядишь сегодня! — Президент в искреннем изумлении откинулся на спинку кресла.
— Не доверять друзьям, Кен, позорнее, чем быть ими обманутыми, — улыбнулся Джекобс.
— Что? — оторопело спросил президент. От удивления у него отвисла челюсть.
— Согласен с вами, Кен, я действительно отлично себя чувствую.
— Ты заболел, Джи?
— Откуда у меня был бы такой цветущий вид?
— М-да, — сказал президент, беззвучно пожевав губами. — Ничего себе начинается день! Ты совершенно выбил меня из седла. И это перед митингом! Просто не знаю, о чем говорить теперь… Ну хорошо, я иду в зеркалку, а ты садись и слушай. Времени очень мало.
Отличительной чертой президента, снискавшей ему громкую славу, было отсутствие текстов его речей. Он не только не писал их сам — в этом не было бы ничего удивительного, хотя бы потому, что ни один из его предшественников их тоже никогда не писал, — он не поручал писать и другим: впервые за сотни лет каторжного труда канцелярия президента разогнула склоненную над столами спину. Президент выступал тысячи раз и никогда не держал в руках текста. Речи на весьма острые и сложные политические темы он произносил экспромтом. В философских кругах родилась невероятная гипотеза о необъятности президентской эрудиции, которая завоевала немало сторонников и вылилась в присуждение президенту ученой степени доктора права.
Однако существовал секрет необыкновенной способности президента, но он не был разгадан и по сей день. Вернее, было два секрета. Первый заключался в том, что президент репетировал речи в зеркальной комнате, позволявшей ему видеть себя со всех сторон. Второй — более сложный и действительно доступный отнюдь не всякому — заключался в том, что президент никогда, нигде и ни о чем не говорил по существу вопроса. Картины, нарисованные им, принадлежали кисти монументалиста. Даже один неверный мазок, способный перечеркнуть работу тонкого рисовальщика миниатюр, не влиял на впечатление от захватывающих дух панорам. Он обладал необыкновенным даром говорить обо всем и ни о чем. И репетиции в зеркальной комнате отнюдь не преследовали задачу отработки текста. Там, с учетом предстоящей аудитории, ее численности, национального и социального состава, интеллектуального уровня и эмоционального настроя репетировалась лишь мимика и проверялся тембр голоса, для чего в приемную, на стол Джекобса, был вынесен из зеркалки динамик. Раньше Джекобс присутствовал на репетициях в самой зеркальной комнате в качестве единственного слушателя. Однако после того как, просмотрев весьма ответственную речь для конгресса, он на вопрос президента: «Ну как?», ответил: «Величавость — это непостижимое свойство тела, изобретенное для того, чтобы скрыть недостатки ума», — президент разгневался, даже топнул ногой и с тех пор репетировал в одиночку, поручив Джекобсу лишь досмотр за тембром.
Сегодня президент должен был выступить на митинге, организованном благотворительным обществом по борьбе с алкоголизмом, и ставил перед собой важную задачу завоевания полутора миллионов голосов антиалкоголиков на предстоящих выборах.
Джекобс, сидя за своим столом, слышал, как президент откашлялся; забулькала вода — он прополоскал горло, — и наконец:
— Дамы и господа! Что привело меня сюда, вырвав из тяжкого лона государственных забот? Политическая возня моих противников? Нет! Накал международных страстей? Нет! Меня привела сюда тревога за судьбы моей нации…
— Ш-ш! — зашипел Джекобс в микрофон. — Так не пойдет, Кен, вы сразу берете быка за рога. Все уже ясно. Надо поинтриговать. Запомните, что ничто так не льстит самолюбию людей, как доверие сильных мира сего. Они принимают его как дань своим достоинствам и не замечают, что оно вызвано простым тщеславием или неумением держать язык за зубами.
— Может быть, ты будешь выступать вместо меня? — съязвил динамик.
— Если вы не в духе, я выключаюсь.
— Меня интересуют не механизмы людских слабостей, а тембр, — сказал президент.
— Излишне демократичен. Так надо говорить как раз с пьяницами. Не забывайте, вы выступаете на митинге трезвенников. Это хитрющие бестии, и они быстро разберут, что ваша показная простота — это утонченное лицемерие.
Динамик промолчал. Потом заговорил снова:
— Дамы и господа! Я отложил встречу в Главном штабе военно-морского флота, чтобы побывать у вас на митинге. Я далек от мысли… Среди тяжкого бремени тревог… Воля нации движет сегодня мною… Лишь в отравленных сивушными маслами мозгах могла родиться сумасбродная мысль… Ибо никогда пути прогресса не подходили столь близко к пропасти алкоголизма… Порукой тому наши общие самоотверженные усилия…
Репетировали около часа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124