ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Никого не предавала Неулыба. Стояла она по пояс в воде, протягивала к небу тощие старушечьи руки, и бежали по ее дрожащим щекам серебристые дорожки слез. А еще она пела. Так пела, что мое сердце перестало стучать, сжалось в груди от печальной стонущей песни. Просила Неулыба Реку-Матушку о помощи и рассказывала ей о добрых, смелых людях, которые спали крепким сном в ее доме.
«Собрались они на благое, – пела Неулыба. – Пособи им, Матушка-Речка. А коли тебе мои кокурки не по нраву пришлись, то возьми меня, старую, а больше мне и дать-то нечего».
Внимая, я даже забыл о том, что, словно тать, прячусь в кустах и слушаю не для моих ушей предназначенные слова. Песня меня заворожила. Река равнодушно проносилась мимо горбуньи, не прислушиваясь к ее пению, и вдруг показалось мне, будто всего на миг остановились воды и обняли старуху. Легли ей на плечи прозрачные ладони, всплеснув, поднялось водяное, отражающее звезды лицо и коснулось легким поцелуем сморщенного старухиного лба. Я помотал головой, отгоняя наваждение, и когда вновь увидел бабку, она уже ковыляла к берегу, а холодная и молчаливая Мутная, как прежде, бежала мимо ее маленьких просьб.
– Не прячься, болотник. – Неулыба даже не повернула в мою сторону головы, а все-таки заметила. – Наказала тебя жизнь за доверчивость, вот ты теперь и боишься людям верить.
Я отмахнулся. Не мог же впрямь признаться, что посчитал ее способной на самое злое дело!
– Да не маши ты. – Неулыба безошибочно шла ко мне, словно кошка видя в темноте. – У тебя на лице все написано, посмотришь – и сразу ясно станет.
– А как ты меня заметила? – спросил я, ускользая от неприятного разговора.
– Я не сама заметила, мне Матушка-Речка нашептала, – гордо ответила Неулыба.
Что ж, нашептала так нашептала, не мне допытываться у старухи правды.
– Не веришь? – Неулыба косо глянула мне в лицо. – Вот и от друзей отказываешься потому, что не веришь в их затею. А напрасно. Они с чистыми душами за того, кого любят, идут. От таких удача не отворачивается. А коли отвернется, покинут их тела бездыханные птицы белые да чистые, а не черные сажные вороны. Да что тебе говорить! Сам все знаешь. Потому и петь не можешь, что из белого серым стал. А там и до черного недалеко…
Она неуклюже поковыляла мимо, оставив меня наедине со своими думами. Ах, как не хотелось признавать ее правоту, как приятно было по-прежнему убеждать себя, что порывы сердца – нелепы, а обреченные на поражение битвы – бессмысленны и жить надо по уму, не по сердцу. Жаль, после ее слов это стало невозможным. Я чувствовал, что творил то, в чем недавно хотел обвинить Неулыбу. Мерзкое ощущение, от которого необходимо было немедленно избавиться. Лишь бы успеть… Не опоздать… Я побежал.
В доме все было по-прежнему. Стояла на пороге старуха, держала в руках корец с зельем, собираясь выплеснуть его содержимое. Не задумываясь я вырвал у нее варево и одним махом опрокинул его внутрь. Последнее, что помню – ее улыбка. Улыбка той, у кого давно смех от кашля не отличался…
Утром, когда проснулся, никого уже не было. Сначала я испугался, а потом, вспомнив свой сон, понял, что так и должно быть. Все тело наполняла необыкновенная легкость и сила. А может, сила была от уверенности, что теперь я знаю, как поступать и на сей раз не ошибаюсь.
Солнце подмигнуло мне из-за леса. Когда все кончится, оно уже опустит свое разгоряченное тело в реку, омоется перед тем, как уйти на покой. Это я тоже знал. Не знал одного – чем все кончится.
Горбунья сидела на большом полене, щурилась на реку. Прощаться не хотелось. Выручим Чужака и, как обещано, вернемся к ней. Я кивнул ей, проходя мимо. Она промолчала, даже не повернулась, как тогда, ночью.
Искать следы ушедших раньше друзей не приходилось. Шел по другим подсказкам, виденным во сне. Их было много. На всем пути встречались приметно изогнутые деревья, легко узнаваемые разливы, знакомо проныривающие под корягами ручейки. И крутой откос я узнал сразу, и дерево на нем, глядящее самовлюбленно не как все – на солнце, а на собственное отражение в быстрой воде. Для этого ему пришлось выгнуться, вытянуться стволом почти вровень обрыву и зависнуть над рекой, полоща в воде длинные нижние ветви. Рядом было еще одно такое же. Там вовсю работал топором Медведь, срубая торчащие вверх цепкие зеленые лапы. Срубал аккуратно, так, чтобы со стороны ничего нельзя было заподозрить. И прощения у дерева не просил. Уж слишком оно само себя любило, в чужой любви не нуждалось.
На берегу терпеливо дожидались остальные. Мужики оттаскивали срубленные ветви подальше, а девушки сидели поодаль друг от друга. Обе в мужской одежде. Раньше я посчитал бы это срамом, а теперь понимал – так удобнее, и почему-то веками признаваемая истина казалась смешной и нелепой. У Беляны глаза полыхали надеждой. Она казалась едва ли не такой же прекрасной, как хрупкая Васса. Их я тоже видел во сне. Даже знал, что произойдет дальше. Сейчас полезу на дерево, по-разбойничьи зажав в зубах нож;, распластаюсь над бурлящей рекой и увижу, как, смешно перебирая руками и опасливо косясь вниз, на соседнее обустроенное дерево змеей заползет Славен. Заползет на самый конец, на почти свисающую в воду толстую ветвь, и замрет там, слившись с корой и лишь подмигнув мне напоследок. А возле меня надсадно запыхтит Изок…
Медведь и Стрый слишком тяжелы. Обвязавшись веревками и изготовив топоры, они затаятся в уютных травяных ложбинах. А затем появится ладья, с бегающими по деревянному настилу людьми, сверху кажущимися маленькими и бессильными.
И она появилась. Такая же, как во сне. Красивая, большая, под стать реке, с узким носом и широкой палубой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
«Собрались они на благое, – пела Неулыба. – Пособи им, Матушка-Речка. А коли тебе мои кокурки не по нраву пришлись, то возьми меня, старую, а больше мне и дать-то нечего».
Внимая, я даже забыл о том, что, словно тать, прячусь в кустах и слушаю не для моих ушей предназначенные слова. Песня меня заворожила. Река равнодушно проносилась мимо горбуньи, не прислушиваясь к ее пению, и вдруг показалось мне, будто всего на миг остановились воды и обняли старуху. Легли ей на плечи прозрачные ладони, всплеснув, поднялось водяное, отражающее звезды лицо и коснулось легким поцелуем сморщенного старухиного лба. Я помотал головой, отгоняя наваждение, и когда вновь увидел бабку, она уже ковыляла к берегу, а холодная и молчаливая Мутная, как прежде, бежала мимо ее маленьких просьб.
– Не прячься, болотник. – Неулыба даже не повернула в мою сторону головы, а все-таки заметила. – Наказала тебя жизнь за доверчивость, вот ты теперь и боишься людям верить.
Я отмахнулся. Не мог же впрямь признаться, что посчитал ее способной на самое злое дело!
– Да не маши ты. – Неулыба безошибочно шла ко мне, словно кошка видя в темноте. – У тебя на лице все написано, посмотришь – и сразу ясно станет.
– А как ты меня заметила? – спросил я, ускользая от неприятного разговора.
– Я не сама заметила, мне Матушка-Речка нашептала, – гордо ответила Неулыба.
Что ж, нашептала так нашептала, не мне допытываться у старухи правды.
– Не веришь? – Неулыба косо глянула мне в лицо. – Вот и от друзей отказываешься потому, что не веришь в их затею. А напрасно. Они с чистыми душами за того, кого любят, идут. От таких удача не отворачивается. А коли отвернется, покинут их тела бездыханные птицы белые да чистые, а не черные сажные вороны. Да что тебе говорить! Сам все знаешь. Потому и петь не можешь, что из белого серым стал. А там и до черного недалеко…
Она неуклюже поковыляла мимо, оставив меня наедине со своими думами. Ах, как не хотелось признавать ее правоту, как приятно было по-прежнему убеждать себя, что порывы сердца – нелепы, а обреченные на поражение битвы – бессмысленны и жить надо по уму, не по сердцу. Жаль, после ее слов это стало невозможным. Я чувствовал, что творил то, в чем недавно хотел обвинить Неулыбу. Мерзкое ощущение, от которого необходимо было немедленно избавиться. Лишь бы успеть… Не опоздать… Я побежал.
В доме все было по-прежнему. Стояла на пороге старуха, держала в руках корец с зельем, собираясь выплеснуть его содержимое. Не задумываясь я вырвал у нее варево и одним махом опрокинул его внутрь. Последнее, что помню – ее улыбка. Улыбка той, у кого давно смех от кашля не отличался…
Утром, когда проснулся, никого уже не было. Сначала я испугался, а потом, вспомнив свой сон, понял, что так и должно быть. Все тело наполняла необыкновенная легкость и сила. А может, сила была от уверенности, что теперь я знаю, как поступать и на сей раз не ошибаюсь.
Солнце подмигнуло мне из-за леса. Когда все кончится, оно уже опустит свое разгоряченное тело в реку, омоется перед тем, как уйти на покой. Это я тоже знал. Не знал одного – чем все кончится.
Горбунья сидела на большом полене, щурилась на реку. Прощаться не хотелось. Выручим Чужака и, как обещано, вернемся к ней. Я кивнул ей, проходя мимо. Она промолчала, даже не повернулась, как тогда, ночью.
Искать следы ушедших раньше друзей не приходилось. Шел по другим подсказкам, виденным во сне. Их было много. На всем пути встречались приметно изогнутые деревья, легко узнаваемые разливы, знакомо проныривающие под корягами ручейки. И крутой откос я узнал сразу, и дерево на нем, глядящее самовлюбленно не как все – на солнце, а на собственное отражение в быстрой воде. Для этого ему пришлось выгнуться, вытянуться стволом почти вровень обрыву и зависнуть над рекой, полоща в воде длинные нижние ветви. Рядом было еще одно такое же. Там вовсю работал топором Медведь, срубая торчащие вверх цепкие зеленые лапы. Срубал аккуратно, так, чтобы со стороны ничего нельзя было заподозрить. И прощения у дерева не просил. Уж слишком оно само себя любило, в чужой любви не нуждалось.
На берегу терпеливо дожидались остальные. Мужики оттаскивали срубленные ветви подальше, а девушки сидели поодаль друг от друга. Обе в мужской одежде. Раньше я посчитал бы это срамом, а теперь понимал – так удобнее, и почему-то веками признаваемая истина казалась смешной и нелепой. У Беляны глаза полыхали надеждой. Она казалась едва ли не такой же прекрасной, как хрупкая Васса. Их я тоже видел во сне. Даже знал, что произойдет дальше. Сейчас полезу на дерево, по-разбойничьи зажав в зубах нож;, распластаюсь над бурлящей рекой и увижу, как, смешно перебирая руками и опасливо косясь вниз, на соседнее обустроенное дерево змеей заползет Славен. Заползет на самый конец, на почти свисающую в воду толстую ветвь, и замрет там, слившись с корой и лишь подмигнув мне напоследок. А возле меня надсадно запыхтит Изок…
Медведь и Стрый слишком тяжелы. Обвязавшись веревками и изготовив топоры, они затаятся в уютных травяных ложбинах. А затем появится ладья, с бегающими по деревянному настилу людьми, сверху кажущимися маленькими и бессильными.
И она появилась. Такая же, как во сне. Красивая, большая, под стать реке, с узким носом и широкой палубой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186