— Там русские жили. Иконка даже у них есть.
— Ага, библиотекари какие-то, в очко знатокам их! — перекривился Ча-ча. — Они и жрали, наверно, книги. На завтрак — книги, на обед — книги, на ужин…
— Кончай а, ты как ребёнок прям.
Вышли со двора. Где-то недалеко стрекотали пулемёты, а мы, с пустыми руками, стояли и думали, как жить дальше.
— Скоро возвращаться надо уже.
— Знаю! Давай так, проверим вон тот дом — и назад.
— И там нас ждут сказочные богатства?
— Пошли!
Не то, чтоб калитка, ворота оказались открытыми. Проверив их на предмет растяжек, я и Ча-ча забежали во двор и присели под окном веранды. Сосед прикрывал с улицы. На корячках, стараясь не шуметь, медленно подобрались к двери, осмотрелись.
— Мне видно: дверь не заперта! — и только Ча-ча протянул руку к двери, как она настежь распахнулась.
Держа в одной руке рулон туалетной бумаги, а другой — опираясь на косяк, на пороге, в трико со свисшими коленками, в модных белых кроссовках и помятой спортивной олимпийке, появился мертвецки пьяный мужик. Среднего возраста, лет сорока. Волосы дыбом в разные стороны, недельная щетина на щеках, за километр — запах перегара. Очумелыми глазищами посмотрев на нас сверху вниз, он заплетающимся языком произнёс:
— Сюре дика ейла ха.
— Руки вверх, контра! — вскакивая, заорал во всю глотку Ча-ча. — Думал, свои здесь шастают? Ждал кого-то? Сучччара!
Мужик молниеносно поднял руки, выронил бумагу. Ча-ча ткнул ему в пузо ствол АКСа.
На крик во двор вполз Сосед. Не вставая, он поинтересовался:
— Случилось чего?
— Всё в норме! — кивнул Ча-ча. — А ты чё лежишь, ползаешь?
— А вдруг из дома обстреляют?
— Есть ещё кто в доме? — чуть не оглушил мужика Ча-ча. — Обманешь, сука, я тебе кишки выпущу! Я тебе тут не Минздрав, предупреждать не буду, если что подозрительное — стреляю сразу! Одно лишнее движение — всё, хана тебе, шурик!
— Нет, нет, в доме никого нет! — задёргал головой мужик. — Я один здесь, все ушли давно, в деревню поехали. Неделя я один. Один!
— А ща мы и проверим. Руки за голову! Иди первым!
— Да, да, я понял! Не стреляй, не надо! Не убивай! У меня отец совсем больной, один останется — не выживет!
— Где он?
— В подвале сидит!
— Ты же мне только заливал, что в доме никого нет!
— В доме — никого, в подвале — отец. Он старик совсем.
— А ты чё не ушёл в деревню? Воевать остался? Дудаевец? Где оружие?
— Я мирный человек. Рабочий. Всю жизнь на стройке работаю. Экскаваторщик я. Мне война совсем ни к чему. Война для Дудаева и его подельников. Рабочему человеку много не надо. Я и стрелять не умею.
— Ща мы всё проверим! Ну-ка ладони покажи! И плечо! Живо! — обшмонал мужика Ча-ча. — В дом!
Прошли в дом. Осмотрелись. Видать, мужик не врал, что простой рабочий — обстановка в доме доказывала это, никаких излишеств, только самое необходимое.
Вдвоём с Ча-чей спустились в подвал, Сосед с чеченцем остались наверху.
В подвале, между стеллажами и полками, заполненными банками с маринадом, на зелёной старой софе лежал дед. В одежде, в узкой маленькой папахе, из-под которой торчали седые волосы, в белых шерстяных носках. Старый-старый дед. Рядом лежал ошкуренный деревянный посох.
— Здорово, дед! Как здоровье? Оружие есть?
— Агуэбилляхи мина шайтану раджим! Бисмилля иррохманиррохим!
— Чё ты пищишь? Оружие, говорю, есть? Или у тебя трость, как у Джеймса Бонда, стреляющая?
— Нет, ничто нет, — еле выговаривая слова, с сильным акцентом прошипел дед.
— Точно? Ты не бойся. Детей, стариков мы не трогаем, мирных не трогаем! Мы оружие ищем. Водку изымаем. Водка есть? Самогонка или медовуха?
— Эй, солдат, — нагнувшись в проём в полу, крикнул сверху пьяный чеченец, — там самогонка есть! В углу, за софой. Хороший совсем самогонка. Забирай!
Ча-ча, заслышав заветное «самогонка есть», ринулся шарить по углам. Найдя шестилитровую стеклянную бутыль, наполненную по горло белой мутной жидкостью, он заулыбался:
— Я же говорил! Где Ча-ча — там удача! Усман, лезь наверх, примешь у меня. Не разбей, осторожно!
— Ладно, дед, аксакал, не обессудь, вассалам, пока! — я стал подниматься по лестнице наверх. — Ча-ча, давай, не тяни! Почапали!
— Всё будет чики-пуки, дед! До скорого! — нежно обнимая бутыль, Ча-ча встал на лестницу и, едва не кувыркнувшись, передал бутыль мне наверх.
— Достали? Слушайте, давай выпьем, а, солдаты, — несмело поглядывая на родной бутыль, с жалостью предложил хозяин дома. — Это совсем последнее у меня. Всё равно, столько не унесёте, тяжело, не удобно будет.
— А ты за нас не переживай, моджахед копчёный, сами разберёмся. Скажи спасибо, что тебя, с твоим дедом, не замочили сгоряча. А то, вызову вертушку и скажу им, что ты — родственник Дудаева, а они быстро сравняют твой дом с землёй.
— Не надо так. Я не родственник. Родственник был бы — здесь не сидел бы давно. Мирно давай. Выпьем за здоровье и разойдёмся.
— Да чё ты всё «бы», да «бы». Наливай!
Тяпнув по стакану самогонки, отличной, надо сказать, самогонки, мы тепло попрощались с хозяином дома, отлили огненной водички себе в трёхлитровую банку, оставили остальное «на память деду», и пошли искать своих.
Петляя в темноте по одинаково разрушенным улочкам частных домов, мы с трудом нашли «дорогу к дому», и вышли к знакомым до боли кварталам.
Шли молча. От напряжения нарваться на засаду или попасть под обстрел, мой легкомысленный хмель как рукой сняло. Я с опаской думал о будущем. В голову лезли силуэты обгрызенных, очумевшими от повсеместного безумия собаками, тел несчастной женщины и её ребёнка. Совсем недавно, они, как самые обычные люди, жили и работали, росли и мечтали, строили планы на будущее, а может, и на море собирались поехать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40