Однажды Бригг пришел в себя после любовных безумств, чувствуя ребрами, лопатками и упругими стриженными волосками на затылке жесткий деревянный настил. Время перевалило заполночь, но воздух, в котором, казалось, все еще был растворен последний отблеск вечерней зари, был прозрачным и теплым. Бригг лежал голышом на стланях в носу китайской сампаньки и смотрел в небо. Люси, тоже не обременявшая себя никакой одеждой, положила голову ему на живот, и ее подсыхающие черные волосы приятно щекотали бледный бриттов пах.Казалось, еще совсем недавно они отплыл г от волнолома гавани и перевалились через низкий борт китайской сампаньки, поставленной на якорь перед входом в бухту. Здесь они занимались настоящей, простой и примитивной любовью, не обращая внимания ни на воду, которая все еще стекала с их волос и тел, ни на мусор, прежде носившийся по гавани по воле ветров и течений и налипший теперь на их кожу. Отдавшись своим неутоленным желаниям, они резвились, как крольчата, барахтались, как щенки, и плоскодонка плясала на волнах маленького шторма, разбуженного их неистовой страстью.Потом, опьяненные любовью, они отдыхали, чувствуя на всем теле синяки и ушибы, причиненные твердыми шпангоутами, но не замеченные в пылу страсти. Легкий ветер остужал их кожу и успокаивал боль, сампанька слегка покачивалась на волне, а на берегу перемигивались портовые фонари; лучи прожекторов и фары движущихся к гавани грузовиков стригли темноту, словно огромные ножницы; а еще дальше вставал город, залитый огнями неоновых реклам, тщившихся своей сумасшедшей морзянкой переплюнуть огромный рекламный щит, вспыхивавший то зеленым, то красным на башне небоскреба «Катай». Горели огни и на других лодках, стоявших на якорях и кланявшихся друг другу, словно люди, обменивающиеся любезностями на званом приеме, и только их сампанька оставался темной.– Расскажи опять про «эни-мени», – неожиданно попросила Люси.Бригг негромко рассмеялся в ответ.– Ты должна была уже выучить этот стишок наизусть, – поддразнил он и легонько провел пальцами по векам ее раскосых глаз.– Моя постараться, – серьезно откликнулась Люси. – Этот раз моя очень постараться.– Хорошо, – сказал Бригг. – Слушай… Эни-бени, мини-мом, Сидит ежик под столом… И Люси повторила за ним эту детскую считалку, а потом пропела ее своим тоненьким звонким голоском: «Сидит език под столом…» Ежик – а не «ниггер», потому что когда после обеда Бригг учил ее этому стишку на раскаленном золотом песке пляжа в Чанги, он как-то сразу запнулся на «ниггере» и заменил его «ежиком». Правда, Люси была не негром – она была китаянкой, и ее кожа была чистой и почти белой – гораздо более белой, чем собственная кожа Бригга – но он все равно поставил «ежика» на то место, где полагалось быть «ниггеру».Бригг знал, что это Филиппа должна была лежать рядом с ним на носу плоскодонки, но никуда не мог деться от Люси – наивной, заботливой, щедрой Люси, которая полюбила его, распахнув перед ним свои секретные кладовые, полные самых изысканных наслаждений, какие профессиональные любовницы приберегают для тех, кого они любят всем сердцем, и кому никогда не приходится платить.Бригг потянулся с такой силой, что захрустели суставы. Оживляя в памяти недавние часы, он поразился, насколько богатым и насыщенным был этот чудесный день, полный жаркого солнца и голубого моря в барашках волн. В Чанги они заплыли далеко от берега и, держась за руки, долго лежали в непрозрачной вязкой воде. Потом они ели китайского краба, и Бригг впервые услышал, как звенит колокольчиком чудесный смех Люси, когда, желая доставить ей удовольствие, он нырнул в воду, смешно дрыгая ногами в воздухе, а потом пробкой выскочил на поверхность.Да, если б не ощущение вины, которое, несмотря на не сходившую с лица Бригга улыбку, продолжало подспудно терзать его, этот день мог бы стать самым счастливым в его жизни. Все было бы просто прекрасно, если бы не голос совести в его душе, из-за которого Бригг чувствовал себя, как человек, притворяющийся веселым и беспечным у постели безнадежно больного родственника, который еще не знает, что скоро умрет. И как ни старался Бригг забыться, что-то продолжало напоминать ему, что рядом с ним – его Люси, а не просто посторонняя молодая девушка.Бригг сжал пальцы в кулак, подсунул его под голову и, упираясь подбородком в грудь, посмотрел на узкое, стройное тело Люси. Она завертела головой, по-прежнему лежавшей у него в паху, и ее волосы нежно защекотали его кожу. Сбоку Люси выглядела совсем молоденькой и не до конца развившейся, а миндалевидные темные глаза над высокими скулами идеальной формы только подчеркивали ее девическую свежесть и красоту.– Биг, – сказала она, – расскажи еще одна считалка, такая как «эни-мени».– Это стишки для самых маленьких детей, – негромко отозвался Бригг.– Тогда расскажи стишок для старые люди. Какая у них считалка?Бригг попытался вспомнить, какие считалки бывают у старых людей. Специально для Люси ему хотелось подобрать что-нибудь простенькое.– Я знаю один коротенький стих, – сказал он, отрывая взгляд от звездного неба.– Он простой? – с тревогой спросила Люси. – Он должен быть маленькие слова, чтобы моя поняла. Маленькие и простые, как звезды.И Бригг прочитал ей такое стихотворение: Наш мир – чудесный уголок, Но как его понять? Прекрасны розы, но шипы Мешают их сорвать. Стихи Люси понравились. Она решила, что они не просто красивы, а что в них заключена высшая мудрость, и тут же, запинаясь и путаясь, попыталась их повторить. Потом над водой пронесся прохладный ветерок, заблудившийся в темноте и спешащий домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86