Белые домики офицерского городка, в котором жили и семьи старшего сержантского состава, расположились вокруг вершины невысокого холма, как лента на шляпе. Коттеджик старшины Раскина стоял в самой середине. Едва подойдя к дому, Филиппа почувствовала, как обволакивает ее прохладная тень козырька над крыльцом, и невольно задышала свободнее.Стоило ей, однако, вставить ключ и чуть-чуть приоткрыть дверь, как до нее донеслось приторно-сладкое воркование матери, с головой ушедшей в беседу с золотыми рыбками, жившими в гостиной в аквариуме. Филиппа часто радовалась тому, что рыбки не могут никуда убежать, потому что только они, пожалуй, были способны выдержать пустопорожнее однообразие речей миссис Раскин. Каждое предложение мать Филиппы повторяла по несколько раз с незначительными изменениями в тоне, ударениях и в содержании. Общаться с ней было все равно что беседовать с аукционистом. Но отец строго приказал Филиппе разговаривать с матерью, а отца Филиппа боялась. Впрочем, его распоряжения она выполняла, только когда он не был на службе.Прежде чем мать заметила ее появление, Филиппа бесшумно взбежала на верхние ступеньки ведущей в спальню лестницы, и необходимость отвечать на одни и те же вопросы отпала сама собой.В спальне Филиппа так ловко сбросила с ног туфли, что они попали точно на вторую снизу полку посудного шкафчика. Это упражнение она проделывала каждый раз, когда возвращалась с работы домой. Затем она разделась и швырнула мокрое платье в угол. Усевшись перед низким туалетным столиком, Филиппа принялась исследовать в зеркале свои накладные ресницы. В здешнем климате они были сущим наказанием – на них собирались пыль и грязь, и Бог знает что еще.Отклеив черные липкие ресницы, Филиппа небрежно расчесала волосы и, гримасничая, изобразила лицо своей матушки в первую брачную ночь, каким она себе его представляла. Этот небольшой дивертисмент всякий раз доставлял ей удовольствие вне зависимости от того, как часто Филиппа его повторяла. Покончив с представлением, она встала с табуретки и бросилась на кровать.За окном застыло густо-голубое небо. Напротив окна, словно выписанная тушью на голубом шелке, росла высокая пальма; сейчас ее длинные и узкие листья висели совершенно неподвижно, напоминая высунутые от жары зеленые языки. Однажды после полудня, когда Филиппа точно также валялась нагишом на прохладном покрывале, она случайно бросила взгляд за окно и увидела на вершине пальмы мальчишку-малайца, приходившего убираться в доме. Мальчишка таращился на нее во все глаза, а то, что он сжимал в руке, было совсем не похоже на кокосовые орехи.Филиппа скатилась с кровати, словно бревно. Мальчишка, очевидно, понял, что он обнаружен, так как Филиппа, горько рыдавшая на полу, все же расслышала, как он в панике ссыпался по шершавому стволу вниз.После этого случая на протяжении примерно недели Филиппа каждый день открывала занавески и ложилась на кровать обнаженной, подставляя тело лучам любопытного солнца. Рядом с ней на покрывале лежал служебный револьвер отца, заряженный и со взведенным курком. Филиппа твердо решила, что если мальчишке снова вздумается подглядывать, она отстрелит ему то, за что он с таким упоением держался в первый раз, но маленький негодяй так и не решился повторить свой опыт. Очевидно он обратил внимание на отсутствие револьвера, обычно лежавшего в серванте на самом виду. Старшина Раскин не заметил и этого.Сегодня Филиппа намеревалась принять душ сразу по возвращении домой, но вдруг почувствовала себя слишком измотанной даже для того, чтобы на несколько минут оторваться от кремово-белого шелкового покрывала. Еe сил хватило лишь на то, чтобы затолкать под голову вторую подушку – так было удобнее разглядывать собственное тело.Это было захватывающе интересно. Филиппа словно смотрела на какую-то далекую страну, существовавшую совершенно отдельно от нее. На переднем плане высились два крутобоких холма, каждый из которых был увенчан темным островерхим храмиком. В просвет между холмами виднелась широкая долина, которая завершалась укромной ложбинкой, поросшей густым, дремучим лесом.Жара была такой, что маслянистая испарина выступила на всем теле Филиппы. Влажная кожа, покрытая прекрасным ровным загаром, матово блестела, а округлые выпуклости бедер выглядели так, словно их чуть тронули светлым желтым лаком.При всей своей склонности к задумчивой созерцательности, мать Филиппы все-таки по-своему любила дочь. Заботясь о ней, она поставила в изголовье кровати вазу с ярко-алыми цветами. Цветы были свежие; Филиппа поняла это по тому, что на лепестках дрожали капельки воды, а она помнила, что около часа пополудни прошел небольшой дождь.Филиппа протянула руку к одному из цветков и стряхнула дождевые капли себе на грудь. Вода собралась на коже в приплюснутые шарики, напомнившие ей группу толстяков, терпеливо сидящих на земле в ожидании какого-то события. Две самые большие капли, – решила Филиппа, – будут папой и мамой, а три капельки поменьше – детками.Она позволила им немного посидеть на одном месте, потом глубоко вдохнула. Грудь ее поднялась, живот опустился, и пять водяных капелек, одна за другой, покатились под уклон. Две больших капли и одна поменьше юркнули в пупочную впадину и там затаились, но двое «деток» второпях промчались мимо цели и, в панике скатившись по животу вниз, затерялись между плотно сжатых бедер.Филиппа машинально отметила, что для начинающих попытка была совсем не плохой. Потом она решила пойти немного поплавать в бассейне.
Никто не осмелился бы спросить у сержанта Дрисколла, как он оказался в Пенглине – в Богом забытом гарнизоне, в одной компании с хромыми и ленивыми, толстыми и больными, с дистрофиками и симулянтами – и почему единственным, что напоминало сержанту о прежнем месте службы, была эмалированная кружка с эмблемой его образцового полка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86