Они всячески старались унизить человеческое достоинство украинцев, называли их «холопами», «быдлом».
В начальных школах, где занимались дети украинцев, преподавание велось на польском языке и лишь один урок в день проводился на украинском языке.
Помещики, кулаки, ксендзы-иезуиты, осадники беззастенчиво эксплуатировали бедняков. А осенью, по окончании полевых работ, любой богач мог выгнать батрака, как собаку. Обездоленные люди бродили по родной земле в поиске куска хлеба…
Уходил на заработки и мой отец, Владимир Степанович. Он работал каменщиком-штукатуром у Даниила Майстрова.
Майстров был малограмотный мужик из села Мышина, но постоянно интересовался политическими событиями в мире. Он имел примитивный радиоприёмник, которым пользовался каждый вечер.
Отец ходил к Майстрову слушать радиопередачи и иногда, с разрешения хозяина, брал с собой и меня. В радиопередачах я разбирался мало, но в память врезался бой кремлёвских курантов и звуки «Интернационала». Особенно запомнились слова:
…Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Я выучил «Интернационал» наизусть и пел его дома, а часто и среди юных друзей.
У Майстрова я впервые услышал о Советском государстве.
С двенадцати лет я помогал отцу и матери содержать большую семью. Много работал у купца Пини. Этот Пиня закупал яблоки, груши, сливы, словом, урожай фруктов в сёлах нескольких районов. А я лазил по деревьям, срывал плоды с недосягаемых, казалось, веток.
Однажды, помню, Пиня разбудил меня на рассвете, и мы на одноконке помчались в село Вильгоры. Здесь, неподалёку от реки Горыни, предстояло снять урожай груш в саду священника.
Я ловко орудовал на верхушке дерева, и священник похвалил меня за ловкость и отвагу.
— Батюшка, — поправил на жилете золотую цепочку Пиня, — а вы знаете, что Коля может делать стойку на лестнице?
— Да сохрани бог, что вы! — испугался богослужитель. — Ведь он, чего доброго, сорвётся!
Но Пиня вошёл в азарт и решил удивить «святого» моими трюками.
— Коля, покажи! — подзадорил он меня.
Повесив корзину на ветку, я опёрся руками о предпоследнюю перекладину лестницы и выбросил кверху ноги.
— Хватит, мальчик, разобьёшься! — испугался священник.
Я, как ни в чём не бывало, снова стал рвать груши. Мой трюк понравился старику. Раздобрев, он принёс поллитровую банку пчелиного мёда.
— Покушай медку, у тебя силёнок прибавится!
Оборвав груши, мы с Пиней поздно вечером покинули село.
— Получай за работу, — дал мне Пиня один злотый и маленькую корзину с грушами.
Деньги, груши, мёд я принёс матери и, довольный, рассказал, как это всё заработал. Мама выслушала внимательно и разволновалась.
— Ты же мог остаться калекой на всю жизнь!…
НА ГРАНИЦЕ
В один из осенних дождливых дней полиция окружила наш дом. Среди полицейских был пан Плескот.
Непрошеные гости, не предъявив отцу никаких документов, начали обыск.
Мы, дети, испуганно следили за каждым шагом полицейских и по-своему возмущались их грубостью.
Бесцеремонность полицейских вывела отца из равновесия. В ответ на оскорбления он назвал их патентованными грабителями. Это взбесило Плескота, он ударил отца в грудь прикладом.
У отца вырвался лёгкий стон. Он бросил им в лицо:
— Подлые души, я ненавижу вас! Придёт возмездие! Вы не вечные!
Отца вытолкали за дверь.
— Мы запрём тебя, быдло! — брюзжал Плескот.
— Владимир, успокойся, — удерживала мать отца. — Мы не преступники. Пусть переворошат все лохмотья, сами убедятся, что, кроме нищеты, у нас ничего нет.
Полицейские тщательно обыскали каждый уголок, но ничего не нашли. Обозлённые, даже не составили протокола, забрали отца и увезли.
— Мы тебя в тюрьме сгноим! Ты бунтарь! Коммунистический агитатор! — кричал на отца комендант полиции.
— Это ничем не доказано, — отвечал отец. — А кто будет содержать семерых детей? Кто? Вы?
Не располагая прямыми уликами против отца, комендант вынужден был отпустить его.
Я вспомнил, как за несколько дней до обыска, глубокой ночью, к нам в дом вошли двое неизвестных. Они были сравнительно молоды. Когда я проснулся, то увидел, как отец снял с кровати одеяло и занавесил окно в кухне. Мама накормила незнакомцев. Отец потушил лампу и в темноте до рассвета беседовал с гостями. Пробыли они в доме весь день, а когда смеркалось, отец перевёз их лодкой через Горынь на противоположный берег. С тех пор я никогда больше их не видел.
Спустя много лет я узнал от отца, что те двое были из Луцка. За борьбу против польских панов им угрожала тюрьма, и они вынуждены были скрываться.
Безработица, полицейский надзор и гонения изматывали отца. Его уволили с Бабинского сахарного завода, где он работал каменщиком. Своей открытой агитацией против эксплуататоров отец разгневал предпринимателя. Тот ему со злобой заявил:
— Такие как вы, Струтинский, нам не нужны…
Опечаленный отец возвратился домой.
— Вот тебе, Марфа, мой последний заработок, — положил он на стол несколько злотых. — С работы выгнали, да ещё и без права поступления…
— Зачем же с ними ссоришься? — нарекала мать. — Революции ты не совершишь, а детей погубишь.
Отец задумался. А потом подошёл к матери и предложил:
— Уйдём отсюда в Советскую Россию!
— Кто тебя туда пустит? И как мы уйдём?
— Нелегально, через границу!
Такое намерение напугало мать. Как можно уходить с насиженного места, всей семьёй, да ещё тайно?… И всё же она согласилась.
На государственной границе служил сержантом наш родственник Фабиян. Отец обратился к нему за помощью.
— На тебя, Фабиян, вся надежда. Только на тебя!
Фабиян от удивления широко открыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58