— Помню. Ты белым офицером был, — бесцветным голосом обронил Мирон. — А теперь, выходит, тоже в Чеку перешёл?— Выходит, так.Мирон подумал немного, почесал на руках багровые рубцы от верёвок и сказал:— А меня вот к золотопогонникам нелёгкая занесла. Я теперь у Щукина связником. Мно-ого знаю. Можем столковаться!— Рассказывай.— А жить буду? — огляделся вокруг диковатыми глазами Мирон. — Все скажу, если помилуете!..— Говори. Пока будешь говорить — будешь жить. А своё получишь! — невозмутимо пообещал Фролов, спокойно глядя в глаза Мирону.И от этого его непреклонного спокойствия на Мирона внезапно повеяло леденящей душу стужей, жутко пахнуло смертью.— Я ещё пригожусь вам… Я пригожусь. Я достану самые секретные бумаги… Хотите — убью Щукина?.. Это он во всем виноват… Он втравил меня… Я убью его… Дам расписку, что убью… Буду работать на вас, секретные документы буду доставлять…Мирон говорил самозабвенно и беспрерывно, захлёбываясь от страха, что его не станут слушать… и с надеждой увидел, что выражение лица у Фролова изменилось, губы его брезгливо изогнулись. «Нехай презирает — исполнителей всегда презирают. Значит, возьмут к себе! Поверят?» — уговаривал свой страх Осадчий. И то, что на губах Фролова брезгливая усмешка,— хорошо. Такое выражение Мирон часто видел у своих хозяев, когда они о чем-нибудь с ним договаривались, и привык считать это хорошим предзнаменованием.— Не продам — сообщите Щукину. Он не пожалеет — убьёт! — разгорячено продолжал Мирон, время от времени потирая уже успевшие почти исчезнуть рубцы. — Дам адрес жены. Ежели продам — её убьёте…— Легко ты чужой жизнью распоряжаешься, — с укоризненной непримиримостью бросил Фролов. — Тем более что и жены-то у тебя не было и нет.— Как нету? Как это так нету? — возмутился Осадчий, — что ж, выходит, по-вашему, я брешу?— Брешешь, Осадчий, брешешь, — невозмутимо подтвердил Фролов. — Оксана знает, что Павла убил ты.— И это, значит, знаете? — сразу сникнув, устало произнёс Мирон. Это его окончательно добило, лишило надежды на удачливость.— Все знаем. Работа такая! — невозмутимо ответил Фролов, читая в глазах у Осадчего смертельную безнадёжность. «А ведь уж давно убитым живёт!— отметил про себя Фролов. — Страшнее всего среди живых вот такие мёртвые… Неужели он и родился таким омертвелым?»А Мирон, словно почувствовав мысли Фролова, безнадёжно попросил:— Тогда стреляйте.— Успеем, — неторопливо ответил Фролов.И опять эту неторопливость Мирон расценил как добрый знак. Может, ещё обойдётся. Если бы он не был нужен им — кокнули, и дело с концом. Ан нет, медлят. Принюхиваются. Может, запугивают, чтобы перевербовать? Такие люди, как он, нужны любой власти. В этом он был твёрдо убеждён. Только бы на сей раз не прогадать. После длительной и, как показалось Мирону, особо зловещей паузы он заговорщически наклонился к Фролову и значительно, полушёпотом сказал:— Слушай, меня Щукин снова послал за линию, к вам, в Новозыбков. С пакетом.— Где пакет?— Возьми вот тут, за пазухой.На конверте, извлечённом Фроловым, значилось: «Новозыбков. Почта. До востребования. Пискареву Михаилу Васильевичу».— Кто такой Пискарев? — строго спросил Фролов. — Как ты должен был встретиться с ним?.— Не знаю… ох не знаю. Моё дело — опустить письмо вНовозыбкове в почтовый ящик, — угодливо отвечал Мирон. — Только опустить. В любой ящик. И все.— Вот видишь, не много доверяет тебе Щукин. Не верит, должно быть.— Верит, верит! — подхлеснутый страхом, затараторил Осадчий. — Я через линию фронта не раз его людей водил. Больших людей…— Как переходишь линию фронта?— А по цепочке, — все с той же готовностью продолжал Мирон.— Рассказывай, — приказал Фролов.— Значит, так, — обстоятельно рассказывал щукинский связной. — Значит, с Харькова надо было мне добраться до разъезда на двести семнадцатой версте. На краю хутора имеется хатка с зеленой скворечней. Там путевой обходчик Семён должен переправить дальше…Фролов и Кольцов слушали, тщательно фиксируя в памяти каждую фамилию, каждую чёрточку внешности и характера людей цепочки, каждый факт. А Мирон смелел, подальше отодвигая от себя страх. Его понесло, он столько рассказывал о белогвардейской эстафете, что многие звенья вставали перед глазами…Наконец он испуганно осёкся, просительно глядя в глаза Фролова.— Все? Ничего не утаил? — сурово спросил чекист.— Ей-богу, как на духу!— Ну что ж, теперь приговор приведём в исполнение, — сказал Фролов и поднял наган на уровень Миронова лба.— Нет! — в ужасе закричал Осадчий. «Да как же так? — успел ещё подумать он. — Как же вдруг не станет меня? Эти чекисты будут жить, а я нет? Где тут справедливость? В крупном везло, удача вывозила. А в простую ловушку влопался. Нет, я жить хочу: есть, пить, видеть солнце… Господи спаси, я другим стану! Другим!..»Письмо, взятое у Мирона, на первый взгляд никакого интереса не представляло. Некий весьма хозяйственный человек сообщал, что он жив и здоров, и интересовался у своего давнего знакомого (так явствовало из тона письма?) Михаила Васильевича Пискарева ценами на картофель и крупу и в конце передавал обычные приветы близкой и дальней родне. Дело обычное, житейское! Сколько таких пустячных писем бродило по дорогам страны, завязанных в котомки, зашитых для верности в подкладку, писем с оказией, без надежды на ответ!.. Но это письмо отправлял начальник контрразведки Щукин, отправлял с предосторожностями через связника, одно это свидетельствовало о том, что у данного письма есть другой, тайный смысл, что это явная шифровка.Понимая, что дело это опасное и трудное, боясь упустить попавшую к ним в руки важную нить, Фролов решил сам по белогвардейской эстафете добраться до Новозыбкова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155