Границей служила массивная с мелкими ячейками металлическая решетка. Заключенные видели друг друга и могли бы даже переговариваться, но в противоположной стороне содержались пленные афганцы, солдаты, служившие в правительственных войсках ДРА.Среди двенадцати афганцев Полуян заприметил одного, чем-то неуловимым отличавшегося от остальных. Борода неопрятная, как у других, засаленный балахон, мешком спадающий с худых плеч, – как у всех. Но взгляд черных блестящих глаз, смотревших пронзительно, иронично, выдавал умного, немало повидавшего на своем веку человека. Афганец этот был постарше других и жил своей, обособленной жизнью.Однажды, когда человек этот оказался возле сетки, Полуян спросил развлечения ради:– Как настроение, дядя? Не позычишь ли табачку?Афганец пристально поглядел на шурави, не произнес ни звука, но Михаил мог бы поклясться, что тот его понял.– Не хочешь говорить, черт с тобой! – разозлился Полуян. – Не больно надо…Он обманывал себя, контакт с афганцами был совершенно необходим-. Последнюю закрутку он выкурил вчера. Мышцы, суставы начали болеть. Нестерпимо ныло все его большое тело, а перспективы никакой. И никому не пожалуешься… Поэтому Полуян упрямо возвращался к попытке завязать знакомство. Эти местные наверняка связи имеют. Свой свояка бачит издалека…– Звать-то тебя как? – спросил однажды Полуян. – Я – Мишка, – ткнул себя в грудь. – А ты?Оглянувшись на внимательно следивших за ним сокамерников, афганец улыбнулся и повторил:– Мишка?.. Мишка… Акар!И сразу отошел от решетки, явно не желая продолжать общение.Может, своим не доверяет, подумал Полуян. И прав, наверное. Ежели они, советские, не могут друг на дружку положиться… Тому же Абдулло разве можно верить? В Бадабере тот, правда, уже не пользовался привилегиями, как в Пешаваре. Его и поместили со всеми в камеру, и пищу давали такую же, как остальным. Оставили единственное льготное право выходить во двор, вступать в контакт с охранниками. Абдулло заметно поскучнел, осунулся. Однажды Полуян подсел к нему и не без злорадства спросил:– Прищемили тебе хвост тута?Абдулло согласно качнул головой.– Говорят, ты к моджахедам сам сбежал?– Неправда! – воскликнул Абдулло. – Я долго стрелял. Потом удар – сознание ек!– Все мы герои задним числом, – усмехнулся Полуян. Сам-то он в той курильне довольно слабо сопротивлялся. Даже выстрелить не решился, потому как пока свои прибегут на помощь, дуканщик с бандой прирежут, и прощай, Мишка…– Я не герой. Я зиндан сидел… Зиндан – большая яма, там всегда ночь. Есть не дают, немного воды дают. Язык пушту помог, переводчик понадобился…– Страшно было?– Страшно. Я начальника боюсь. Тебя тоже боюсь…– Меня не опасайся, – понизил голос Михаил. – Я тут по ночам планы строю, как бы драпануть.– Трудно.– Это я и без тебя знаю. В Отечественную наши пленные из немецких концлагерей уходили. Чем мы хуже?– Из Бадаберы никто не бежал. Никогда.– Так то ж добре… – Полуян нагнулся к уху Абдулло. – Никто не пробовал, а мы… Препятствия, конечно, большие. Первое – окрас кожи другой, обличье иное. Инородцы, одним словом.– На севере пуштуны живут, – возразил Абдулло. – Власть не любят. Духов тоже.– Могут помочь?– Очень могут.– Ты бы нашел ходы…– Не могу, сам видишь. За ворота крепости не пускают.– А ты старайся, в доверие входи.– Начальник очень бешеный. Больной он, базетка душит. Скоро помрет. Хочет, чтобы все шурави сдох…– На всякую рыбу крючок есть. Думай, Абдулло. Только гляди у меня, – прошипел. Полуян, в котором проснулась подозрительность. – Продашь – на том свете сыщу!– Что ты, Янка, – отпрянул Абдулло. – Я друг тебе. Закрутка одна есть, дам ночью.– Сейчас давай, – смилостивился Полуян. – А Жабу ублажай. Понял?..В тот же вечер, но значительно позднее, состоялся у Полуяна еще один разговор. На сей раз с Пушником. Среди пленных он единственный вызывал доверие. Этот железный мужик прошел всё круги душманского ада и остался человеком. На такое не каждый способен.В камеру вползала душная южная ночь. За стенами тюрьмы – мертвая тишина. Пушник лежал в углу, неуклюже разбросав онемевшие ноги. Черные, в струпьях, ступни, вздутые, тоже черные, лодыжки были облеплены комарами, москитами. От соломы, служившей подстилкой, шел тяжелый дух, но у окна все же легче было дышать.После выкуренной закрутки Полуян почувствовал прилив сил. Его распирало желание пообщаться. Опустившись возле прапорщика, он спросил:– Плохо тебе, Микола?– Почему? Лежу, как в санатории, отдыхаю.– От чего отдыхаешь?– От стрельбы. Никого не убиваю, чужой крови нелью.– Раньше небось об этом не думал?– Раньше – нет. Теперь, когда с того света вернулся, размышлять начал. Тем бы, кто меня послал убивать, автомат в руки. Им бы приказать: убей!..– Вот и я говорю, – невпопад оживился Полуян, – драпануть бы из цей тюряги.– Благими пожеланиями дорога в ад вымощена – так мой мудрый дед говорил.– Академик твой дед, ума палата.– Он меховщик, шубы ладит. Вся Балашиха к нему бегает: Пушник посоветуй, Пушник подскажи, а то и взаймы дай… без отдачи.– Давал? – недоверчиво спросил Полуян.– Само собой. На том свете, говорил, сочтемся. Бога чтил превыше всего. Библию знал от корки до корки.– Завираешь, прапор. На кой ляд та Библия?– Ты моральный кодекс строителя коммунизма изучал?– Да уж, в школе заместо молитвы долбить заставляли.– Вот-вот, тот кодекс и есть библейские заповеди.. – Ни в жисть не поверю.– Представь себе, из Нового завета наши пропагандисты содрали.– Лихо! Во что верим!.. Ты семейный?– Не обзавелся, не успел.– И я не сподобился. Перед призывом нацелился свадьбу сыграть – отговорили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31