Михаил это понял, услыхав, как тот всю дорогу газовал, со скрипом, без нужды переключал скорость. Да и барбахатка Барбахатка – грузовая машина с высокими бортами.

досталась неумехе старая.Михаил до армии крутил баранку три года и был в шоферском деле дока. После училища механизации ребята на комбайн пошли, на трактор, а он, на зависть всем, к легковушке пристроился лично директора совхоза возить. Должность «карманного» водителя имела массу преимуществ, среди которых возможность бывать в райцентре Михаил ценил превыше всего. Пока директор бегал по кабинетам, вымаливая запчасти и горючее, он успевал забить багажник и заднее сиденье дефицитом из «запасников» продуктового и промтоварного магазинов. Львиная доля предназначалась членам правления. Свою часть – всякие там тени, помады, кремы – приносил в клуб и продавал девчатам – по номиналу, конечно. Проценты снимал, как сливки, поцелуями, обожанием, а иногда и… Очень любил Мишка Полуян, здоровенный верзила с пудовыми кулачищами, чтобы его любили.Пленные выползали из машины, как из камеры пыток. Полуян вытащил Пушника, опустил на землю и, болезненно щуря слезящиеся глаза, привыкшие к сумеркам подвала, огляделся. Беспощадное солнце давно выжгло все признаки растительности на хорошо утрамбованной территории двора, выело краски. Справа – приземистое здание с зарешеченными оконцами, у окованных дверей часовой с автоматом. Совсем близко – аккуратный домишко с плоской крышей, возможно, канцелярия. Туда сразу направился Абдулло. Слева поодаль виднелись сараи, возле которых тоже часовые, а на крыше одного – на треноге крупнокалиберный пулемет. И все обнесено высоченной, метров шесть – восемь, глинобитной стеной с торчащими по углам сторожевыми вышками.«Вот она какая – Бадабера, – подумал Полуян. – Отсюда, пожалуй, не драпанешь…»Мысль о побеге то появлялась, то отбрасывалась напрочь. В плен, видит Бог, Мишка попал по идиотизму, но решил: так тому и быть, может, и к лучшему. Вон сколько ребят сгинуло или калеками на всю жизнь осталось, а в плену есть шанс выжить и конечно же поиметь вдоволь чарса.Никогда прежде, до войны, Мишка не имел представления ни о каком зелье. И курить-то – не курил, так, для форсу. Выпить – другое дело, и то в меру… К табаку, а потом к «самокруткам с начинкой» пристрастился в Афгане. Сперва «деды» для смеху втравили, приобщили, так сказать, «чижа» к элите. Постепенно приохотился, втянулся. Появился способ разгонять тоску и страх. Однако добывать «травку» больших возможностей не было из-за отсутствия районных продмагов с табличкой на двери «Вход посторонним воспрещен». Разве что изредка, после шмона в кишлаке, удавалось добыть бабки или камешки, на которые потом в дукане, а то и у своих выменивал щепотку черт знает чего. Из-за этого однажды чуть не погорел. Прокуратура по следу шла. Спасибо, никто не раскололся, иначе Бог знает, сколько бы той жизни осталось: на войне любые потери списать – раз плюнуть…Однако разжиться чарсом в плену оказалось не просто. Поначалу, пока выкладывал все, что знал, ему кое-что перепадало. Пока возили из лагеря в лагерь и демонстрировали как редкого зверя, тоже отламывалось. Когда же отказался с духами на дело идти, что означало стрелять в своих да и самому опять под пули подставляться, – и вовсе кайфа лишили-. Тогда-то и появилась мысль о побеге. Не назад, домой, – там, сознавал, по кудрям не погладят, а куда-нибудь за океан, хоть в те же Штаты. Что он станет там делать, Михаил представлял плохо, фантазии не хватало.Пленные, сгрудившись, стояли на плацу, прикрывшись от солнца кто чем – чаще обрывком грязной тряпки. Только теперь Полуян хорошо рассмотрел товарищей по несчастью. В подвале царил мрак, да и не до гляделок было. То одного, то другого таскали на допрос, потом приволакивали в беспамятстве. Разговоров меж собой пленные не вели, друг о друге ничего не знали и предпочитали о себе помалкивать. Сейчас же ребята стояли на виду. Прапора поддерживал старлей, единственный среди них офицер. Солдаты выглядели стариками, до того изможденные были лица. Глаза запали, волосы всклокочены, давно не чесаны, кое у кого даже седина пробилась. Лишь один выглядел несколько бодрее. Это был Моряк, прозванный так за выколотый на руке якорек. Рослый, в отличие от Михаила, узкий в кости, с тонкой девичьей талией, парень пружинисто стоял рядом, напоминая борзую, изготовившуюся к прыжку. Дымчатыми, неопределенного цвета глазами он живо оглядывал просторный двор крепости, ухмыляясь потрескавшимися губами.– Начальник идет, – громко, чтобы все услышали, сказал Абдулло, пристроившийся на левом фланге.Пленные, наслышанные о свирепых порядках в Бадабере, замерли в неровной шеренге. Подошел мужчина неопределенного возраста. На одутловатом лице, загоревшем до черноты, блуждала полуулыбка. Глаза, большие, водянисто-желтые, смотрели поверх голов.– Жаба, – шепнул Полуян Моряку.Начальник лениво поманил Абдулло, что-то сказал. Абдулло торопливо перевел:– Господин предупреждает: дисциплина, послушание. За одно нарушение режима – плетка. Потом зиндан сажать.– Сразу грозит, падла, – процедил Моряк. – Тип, видать, из-под той мамы.Слух у Жабы оказался острым. Он подозрительно поглядел в сторону Полуяна, потом неопределенно взмахнул рукой, и Абдулло крикнул:– Всем в камеру. Быстро бежать!Тюрьма, длинный сарай с высоким потолком, была выбелена изнутри серой известью. Глиняный пол, утрамбованный босыми ногами заключенных, коих прошло здесь великое множество, походил на асфальт. Две камеры в противоположных концах помещения были довольно просторными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31