А левой рукой тянет за собой Предателя-Мудака.
— Я тебе не нужен. Пусть бывший старший лейтенант Модаев и делает тебе старты, — голос командира тоже взволнован, он с беспокойством следит за Гусейновым.
Тот подошёл к первому полусидящему в голове нашей колонны. Упёр ствол своего автомата в лоб. Кто там был, мне не было видно, наблюдал лишь за Гусем и его жестами.
— Ну так как, Василий Степанович? — Гусейнов впервые обратился по имени-отчеству к командиру. — Будете уничтожать сепаратистов-бандитов?
— Бандитов уничтожать — долг каждого честного гражданина, а вот бомбить села — это преступление.
Всем было видно, как у Боба катится пот по лбу, капельки его по очереди зависали на секунду на кончике носа, и срывались, падали на какие-то командирские бумаги, заливая их. Я заметил, что они разъели, размыли командирские записи, сделанные чернильной ручкой. У самого пот катился градом, спина, грудь были мокрыми от пота, по ляжкам пот тёк вниз по ногам, стекая в ботинки. У впереди сидящего капитана Морозова куртка на спине была вся тёмная от пота, ноги тоже мокрыми по той же причине.
— 6 -
— Оставим эти сентенции дряблым политикам, а мы с вами — солдаты, и поэтому я захватил вас и всех ваших подчинённых в плен, поэтому извольте подчиняться и выполнять все мои требования! — Гусейнов особенно упирал на «вас», при этом не отрывая глаз от сидящего впереди, уперев ему в лоб ствол автомата.
— Если будете продолжать упорствовать, — продолжил Гусейнов, — то я буду вынужден буду исполнить свою угрозу. Первым будет… Как тебя зовут, майор?
— Майор Иванов, — послышался сдавленный голос спереди.
Бля! Что же этот бандит делает?! Рвануться нельзя, я как будто придавлен, ноги уже затекли.
— Так вот, я первым убью майора Иванова. Вы знаете его, Василий Степанович? Вы хотите его смерти?
— Не хочу, — командир смотрел, не отрываясь, на Гусейнова и Иванова.
— А Сергей Николаевич мне в этом поможет! — Гусейнов через плечо посмотрел на Мудака-Предателя. Тот отшатнулся, как от удара. Гусейнов это заметил. Что-то сказал по-азербайджански, а затем добавил по-русски: — Я пошутил, шучу. Ты и так нам много помог, без твоей помощи мы не вошли бы сюда. Теперь осталось объяснить командиру, что сопротивляется он зря. И все смерти, которые сейчас будут — на его совести. Считаю до двадцати, а потом подождём пятнадцать минут и снова посчитаем до двадцати, пока не кончится эта колонна, потом построим ещё одну колонну и начнём снова, пока командир не образумится. Думаю, что к утру закончатся все подчинённые. Как вы думаете, Василий Степанович? — Гусейнов заметно нервничал, он уже почти кричал, сам себя заводил.
Одно дело, наверное, убивать в бою, а другое — вот так обезоруженного пленного.
Ну что же ты, Серёга! Стреляй ему в спину! Хоть так свой позор кровью смоешь! Нет. Стоит Серёга, рассматривает высокий потолок, весь красный как рак, но не смотрит в глаза своим товарищам. Сучьё вымя!
— Нет! — было видно, что этот ответ нелегко дался командиру. И слова его как приговор прозвучали для Иванова.
— Как хочешь, Василий Степанович! — Гусейнов даже не смотрел на Батю, он сам весь напрягся. Дёрнулся всем телом, вскинулся, прилаживая автомат, ещё сильнее упирая откидной приклад автомата в плечо.
— Я начинаю отсчёт. Один, два, три, четыре… — пауза… слышно, как шумит кондиционер, но не приносит прохлады, стук сердца заглушает все вокруг, кажется, что слышишь, как бежит кровь по сосудам, — пять, шесть, семь… — пауза… — во рту пересохло, страшно хочется курить. Я четвёртый в колонне Смерти! — Восемь, девять… — пауза… слова как камни падают на голову, с каждым отсчётом сжимаюсь, внизу живота все холодеет.
Теперь я физически понимаю армейское выражение: «Очко сжалось». Смотрю на Боба. Он как изваяние, только ещё больше покраснел, вены вздулись на шее, глаза налиты кровью, и пот уже не капает, а просто бежит ручьём. Почему-то въелось в память, что всесильный командир, которого мы все любили, обожали, смертельно боялись, сидит и ничего не может сделать. И скоро пробьёт час хорошего мужика майора Иванова, а потом всей нашей колонны, идущей на хрен! Я подсчитал, мне осталось жить, если что… чуть меньше часа.
— Восемь, девять… — продолжает неумолимый отсчёт смерти Гусейнов.
— Я согласен, — голос командира глух.
Но его услышали все. Спереди был слышен самый глубокий выдох, который я слышал в своей жизни.
Иванов будет жить, мы тоже спасены! Господи! Да насрать на эту деревню! Мы живы! Мы будем жить! Мы все глотаем воздух! Мы живы и будем жить! Спасибо тебе, Батя-Бог! Господи! Как хорошо-то жить! Спасибо тебе за это!
— Так вы согласны? — Гусейнов не убирает автомат от головы первого в колонне смерти.
— Я сделаю все, что могу, но результат не гарантирую, — голос командирский по-прежнему глух и напряжён.
— Посмотрим, посмотрим, — Гусь задумчив, убирает автомат и левой рукой хватает за ворот куртки Павла Иванова и поднимает на ноги.
— Смотри, Василий Степанович, ты его от смерти спас, а может просто отсрочил его смерть, и всех, кто здесь сидит. Только попробуй меня обмануть, или просто даже подумать обмануть, я их всех убью, — он повёл стволом в нашу сторону.
На Пашку Иванова было страшно смотреть. Он находился в прострации. Дышит тяжело, весь бледный, как мел, форма вся мокрая от пота, глаза вытаращены, но, по-видимому, ничего не видят, рот полуоткрыт, губы потрескались. Но держится молодцом, не молит о пощаде. А может, просто в шоке. Как я себя поведу себя перед смертью, если не получится уничтожить эту деревню?
— 7 -
— Прежде чем что-либо сделать, вы будете мне докладывать, и только после моего одобрения вы будете это делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86