В холле тоже есть балкон. Оттуда виден кусок дороги, ведущей в Вендюне, там машин меньше: почти все сворачивают в нашу сторону и останавливаются перед отелями.С лестницы удалось выглянуть во двор, но темно-синего «феррари» не видать. Прошёл по седьмому этажу в другой конец коридора, спустился на первый этаж. Администратор улыбнулся мне, я улыбнулся ему. Ресторан пуст, парикмахерская открыта. Табличка оповещает, что кабинет управляющего находится на втором этаже.Вышел из отеля, прошёл по улице. С обеих сторон к «Паласу» примыкают два соседних отеля так, что выезда со двора нет, очевидно, ворота выходят с тыльной стороны.Двинулся дальше. За мной никто не следил. В витринах пёстрая мелочь, сувениры, гуси-лебеди. Купил на углу несколько цветных открыток и каталог с планом Брюгге.Рекогносцировка проделана. Возвращаюсь обратно.8.15. Сижу на балконе. Антуан спит как младенец. Смотрю на море, оно точно такое, как на открытках, только более блеклое. Когда на море смотришь с большой высоты, оно однообразно и похоже на застывшее стекло. А вблизи оно живое, переменчивое. Купающихся мало.Где сейчас Щёголь? Что-то поделывает в эту минуту? Продрал глаза, чешет грудь и обдумывает ситуацию. Впрочем, поднялся он нынче чуть свет. Знает ли он про Терезу? Её побег насторожит его ещё больше. Ведь он понимает, что Тереза расскажет нам и про дядю, и про ван Серваса. А может, всё-таки Щёголь и есть тот самый ван Сервас? Чего гадать, скоро мы узнаем и это.Что чувствует предатель, погубивший девять жизней и пустивший пулю в десятого? Конечно, много времени прошло… Но страх-то всё-таки должен таиться. Страх разоблачения, кары. Как бы ни был он уверен, что замёл все следы, какое бы ни выстроил алиби, но этот страх сидит в самых тайных извивах души — никуда от него не денешься. То-то он так зашевелился: страх его гонит, и он готов умчаться хоть на край света, чтобы заглушить свой страх. А может, он уже летит в самолёте. Я запомнил расписание: утренний самолёт из Остенде уже ушёл. А дневной — в два часа. Летит мой Щёголь, стюардесса ему улыбается, а он сидит себе посмеивается и в ус не дует. Тогда и я улечу завтра ни с чем.На улице зазвучал оглушительный глас:— Зачем предал ты, Иуда окаянный, господа нашего Иезуса Христа, сына божия, на муки и смерть? Ведь не в радость тебе стали гнусные сребреники твои. Сам, окаянный, невдолге удавился, не порадовавшись гнусной плате своей. Покайтесь, верные. Вспомните Иуду-предателя и жалкую его судьбу…Огромный автофургон с белыми крестами медленно катился вдоль домов, изливая на страждущих гневные слова проповеди. Впереди фургона, припрыгивая, бежал мальчишка, верно, только мы вдвоём и слушали проповедь. Сначала поп изливался по-фламандски, потом перешёл на немецкий, а под конец — на французский. Но слова были те же.Зачем ты предал, Щёголь? Из корысти? страха? ненависти? тщеславия? Принесли ли тебе радость сребреники твои? Меня тоже предавали два раза. В первый раз мне было 13 лет, я пришёл на день рождения к Димке, с которым мы учились в 7 «Б». Я принёс ему марку: австралийский кенгуру, оливковый, трехпенсовый — довольно редкий. Тогда мы все были филателистами, и мой подарок произвёл фурор. Я преподнёс «кенгуру» в прозрачном пакетике, и Димка никому не разрешал доставать её оттуда: наслаждайтесь не трогая. Марка ходила по рукам, именинник был забыт. Наконец, Димка недовольно упрятал её в альбом, сели за стол, но ребята все равно приставали: покажи «кенгуру». Димка не давал и сердился. А я плёл всякие истории о редкостных марках, об этом я мог распространяться часами. После чая кто-то попросил ещё раз показать марку. Димка с готовностью кинулся к папке и раскрыл альбом. Марки, конечно, не было. Димка закатывался в истерике и тыкал в меня пальцем: это он, он! Сам подарил и сам выкрал. Вор! Вор! Все сидели пристыженные. Вмешалась мать. Я недоуменно пожимал плечами. «Ага, ты не хочешь, чтобы тебя обыскали». — «Пожалуйста, — ответил я ему, — только это глупо». Димка полез в мою куртку и вытащил из кармана «кенгуру». До сих пор не знаю, как он это сделал, однако он сумел. До чего же подл он был в своём торжестве. Я влепил ему пощёчину и убежал. Весь год мы не разговаривали, а потом он перевёлся в другую школу и исчез с горизонта. Но вот что всё-таки удивительно: половина ребят была уверена, что я в самом деле украл свою же марку — и с этим ничего нельзя было поделать.Страшно быть преданным, но и предавать, верно, нелегко. А мстителем быть просто, чёрт возьми! Не хотел я быть мстителем, не для того пришёл в эту прекрасную страну к её красивым людям. А все же пришлось, потому что пепел Клааса стучит в моё сердце, и до Брюгге, где Тиль расправился с рыбником, всего 19 километров .Резкий гудок вывел меня из задумчивости. Автопоп с магнитофонной проповедью уехал уже далеко, и голос его был едва слышен. У нашего подъезда остановились две машины. Из первой вылез тучный человек с толстым портфелем, из второй служители таскали чемоданы и коробки. Одна из машин — «феррари», но масть не та.8.35. — Сладко же я вздремнул, — Антуан стоял передо мной в дверях балкона. — Красивое у нас побережье, правда?Я вскочил:— Пойдём? Вперёд, Антуан!— Конечно, пойдём. Пойдём на море и будем купаться, — он пребывал в самом благодушном настроении.— А Щёголь? — не удержался я.— Попробуем найти его среди волн и утопим, — Антуан похохотал. — За что же я заплатил денежки? Я заплатил их за море и за солнце. Я должен кое-что получить за эти денежки. А потом мы потребуем проценты на вложенный капитал.— Хорошо, Антуан, пойдём на море, — покорно согласился я.Мы переоделись, прихватили полотенца и двинулись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107