Возможно, возможно... Какой смысл теперь гадать?"
Мигнул зеленый глаз "мага", и Ярош вдруг почувствовал, что соскучился по работе. Мир звуков таится в рулонах магнитной пленки, в стандартных коробках на полках фонотеки, в ожидании своего часа, чтобы вырваться из плена. И он властен дать им волю, радость голоса, ибо звуки не могут молчать, это для них несчастье, наверное, так чувствует себя обреченный на немоту человек.
Динамик зашипел, как разгневанный гусак. Рука Яроша упала на микшер, шипение затихло, послышался тихий звон, и чей-то голос зазвенел и залился длинной руладой.
Ванжа поймал себя на желании закрыть глаза и хотя бы в воображении перенестись в гущу леса, под зеленые кроны.
Пели соловьи. Слишком неестественным казалось ему это пение в заставленной громоздкой аппаратурой комнате, среди металла и портретов улыбающихся эстрадных звезд на стенах. Еще в Мисхоре Ярош сказал лейтенанту, что в ту ночь он записывал соловьев.
"Соловьев?" - недоверчиво переспросил Ванжа.
"Как-то ездил в село, чтобы записать корову".
Тогда этот разговор вызвал у Ванжи раздражение, сейчас, вспоминая его, он испытывал неловкость.
А соловьи все пели. Им не было дела до человеческих забот и переживаний. Они не имели и представления, что их кто-то слушает, упивались собственным мастерством, не ведая, что это такое. Если бы соловьи и сознавали, что в чрезмерном упоении, не выдерживая неистового напряжения, иногда разрывается их маленькое птичье сердце, то и это бы их не остановило, потому что не петь для них было все равно что не жить.
И вдруг все затихло. Изумрудным глазом смотрел на людей "маг", в его взгляде Ванже почему-то виделся укор.
- Все? - спросил лейтенант и сразу же понял бессмысленность своего вопроса, ибо что можно было сказать в ответ? И Ярош ничего не сказал, не обернулся, привычными, почти машинальными движениями клеил ракорды, перематывал пленку, а Савчук сидел расстроганный, протирал платком стекла очков и вздыхал:
- Ах, разбойники! Ах, артисты! Рапсодия, скажу я вам, хоть на государственную премию выдвигай. Ей-ей, заслужили...
- Я хотел бы получить копию.
- Разумеется, разумеется, - покачал головой Савчук и спохватился: Извините, я, собственно, забыл, для чего вы здесь. Как-то, знаете, не вяжется, но что поделаешь, что поделаешь... Пойдемте ко мне, Ярослав занесет копию.
У себя в кабинете Савчук подставил разгоряченное лицо под струю вентилятора, минуту так постоял, а когда обернулся к Ванже, в глазах уже не было восхищения, были колючки:
- Ну вот, пленку, в существовании которой вы сомневались, прослушали. Это внесло какую-то ясность?
- Во всяком случае, мы теперь знаем, что в ту ночь Ярош в самом деле был на записи. Кстати, он утверждает, что именно перед этим вы сняли передачу, в которой соловьи пели хриплыми голосами. Потому, мол, и помчался в Дубовую балку. Это правда?
- Было такое, - обрадовался Савчук. - Как же, было. Передача "Природа и мы". Так вот в чем дело! Я же говорил вам, что Ярош добросовестный работник, другой на его месте плюнул бы и баста - в отпуске же, а он...
- Так-то оно так, - сказал Ванжа. - Но Сосновскую нашли мертвой.
У Савчука вытянулось лицо.
- Мертвой? Как это... мертвой? И он, то есть Ярош, имеет к этому отношение?
- Спросить легче, чем ответить, - сухо произнес Ванжа. - Идет следствие.
6
В пятнадцать ноль-ноль Ванжа положил на стол начальника отделения уголовного розыска кассету с пленкой. Напротив Панина сидел Очеретный, и, похоже, они спорили, ибо у Очеретного был возбужденный вид, и он недовольно оглянулся на лейтенанта.
- Это чего-то стоит? - спросил Панин.
- В час досуга. Соловьи, товарищ капитан.
- Интересно послушать. Вы, лейтенант, давно были в лесу?
- Прошлым летом. Когда к матери ездил... А что?
- А вы, Ларион Григорьевич?
Очеретный пожал плечами.
- Вот-вот, - Панин вздохнул. - Стали горожанами до того, что где уж там соловья, обычного сельского петуха не видим. Разве что в борще. У Ремеза, кажется, есть магнитофон?
- "Весна".
- Прекрасно: "Весна", соловьи... Пусть послушает. Выходит, правду сказал Ярош. Тем лучше. Для него, конечно.
- Жаль только, что соловьи координаты не проставили, - сказал Очеретный. - Так и так, мол, записывал нас гражданин Ярош в Дубовой балке, а не там, где нашли тело Сосновской. - Он вскочил, забегал по кабинету. Каждый преступник, если у него на плечах не пустой котелок, прежде всего заботится об алиби. Вот вам и соловьи! Ярош записывает их на южной окраине города, а тем временем на северной, обратите внимание, совсем в противоположной стороне, любимая девушка кончает жизнь самоубийством. Чем не алиби?
Сделав паузу, Очеретный продолжал:
- Удивительно другое. Человек решил распрощаться с белым светом. От Чапаевской до Днепра - рукой подать. Нет, он едет за десять километров, ищет малолюдное место, словно заранее заботясь, как бы заморочить нам голову. Кстати, туда ходит городской транспорт?
- Автобус номер 14, - сказал Ванжа. - До высоковольтной подстанции. А может, тело снесло течением, товарищ капитан?
- Специалисты возражают. - Панин помолчал. - Между прочим, товарищ лейтенант, во время розыска вы допустили промах, я бы сказал, непростительный. Благодарите Ремеза, который исправил вашу ошибку. Список лиц для опроса по делу Сосновской составляли вы?
- Так точно.
- А почему в нем не было Василия Сосновского?
- Василий Сосновский? Это кто? - спросил Ванжа, но тут же сообразил, что речь идет о Васильке, брате Нины, и покраснел. - Виноват, товарищ капитан. Опрашивал Елену Дмитриевну, его не было. А потом... потом подумал: что может знать мальчик?
- Тем временем этот мальчик сообщил нам сегодня интересные вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65