Теперь уже девушка в белом кисейном платье не была такой смелой. Ивану приходилось самому разыскивать ее.
Расходились под утро. Правда, это январское утро было еще темным и горели уличные фонари, но это было все-таки утро нового 1941 года.
Иван решил проводить девушку в кисейном платье. Когда он сказал об этом девушке, она согласно кивнула головой. И только сейчас, в конце бала, Иван подумал о том, что еще не слышал голоса своей бессменной партнерши. А в гардеробе все выяснилось. Как только девушка сняла маску, он увидел перед собой Викторию.
— Как же я вас сразу не узнал!
— А потому что не ждали меня увидеть. Вы не обижаетесь, что я ворвалась без приглашения?
— А вы не обижаетесь, что я не догадался пригласить? Откровенно говоря, после нашей беседы я хотел вернуться и позвать вас, но было уже, неловко.
— Кто старое помянет, тому глаз вон, — улыбнулась Виктория. — Помогите мне надеть пальто, а то за это платье мне влетит от мамы...
Странным кажется город в новогоднюю ночь. Часть горожан уже спит, встретив праздник с боем Кремлевских курантов, часть еще поет застольные песни, часть бродит по морозным улицам, потому что никак не может расстаться с друзьями и подругами.
Впервые в своей жизни Иван проводил девушку. Если в актовом зале, на глазах у друзей, он еще был в какой-то степени мушкетером, то наедине с Викторией оробел. Ему хотелось, чтобы девушка жила где-нибудь поблизости, чтобы скорее попрощаться и уйти.
— Пройдемся по Первомайской, все равно уже спать некогда, — сказала Виктория.
— Пройдемся, — как приговоренный, тихо повторил Иван.
— Что с вами, Ваня? Вы устали? — удивилась Виктория, и в этом вопросе, как показалось Ивану, прозвучали иронические нотки.
— Да нет, не устал.
— Не кисните, — затормошила его Виктория. — А то у меня осталось совсем немного времени, и мы попрощаемся надолго.
— Как попрощаемся? — вдруг искренне удивился Иван. Он и мысли не допускал, что Виктория может куда-то надолго исчезнуть.
— А вот так. Попрощаемся. Потому что в 9 часов утра наша машина с костюмами отправляется на Гродно. Там сейчас основная база театра.
— Значит, мы опять скоро встретимся, — обрадовался Иван. — В Гродно у меня брат работает, и я после сессии уезжаю к нему.
— А мы летом будем на гастролях.
— Каких гастролях? — рассердился Иван.
— А вы не злитесь, Ваня. В театре так заведено. Летом труппа отправляется на гастроли в другие города. И костюмеры, конечно. А ваш брат давно туда уехал?
— А он, собственно, и не уезжал. Он бывший подпольщик.
— Интересно иметь такого брата! — воскликнула Виктория. — Вы меня с ним познакомите?
— Конечно, — обещал Ваня. — Обязательно познакомлю...
Странным кажется город в новогоднюю ночь. Часть горожан уже спит, встретив праздник с боем Кремлевских курантов, часть еще поет застольные песни, часть бродит по морозным улицам, потому что никак не может расстаться с друзьями и подругами.
Сергей и Вера медленно спускались по Виленской к Дубровенке. Почему-то именно сейчас Сергей вспомнил, как шел за Верой и воспитателем Оли после кино.
На мостике через Дубровенку остановились. Ивы вдоль речушки покрылись инеем. Белели высокие холмы по берегам. Кое-где в домах еще светились окна. Строптивая Дубровенка не поддавалась морозу — он сковал льдам лишь берега ее, а на стремнине еще шумела вода, торопясь под днепровский лед.
Молча пошли в крутой переулок, остановились у калитки Вериного дома.
Начал падать тихий пушистый снег.
— К оттепели, — сказал Сергей.
— Ну, и пусть, — дрогнувшим голосом ответила ему Вера.
— Смешно. — Сергей прислонился спиной к забору. — Вчера был 1940, а сегодня уже 1941. Целый год мы протанцевали.
— Дитя... — улыбнулась Вера. — Ну чистое дитя. Пора тебе баиньки, не то папа с мамой заругают. — Она протянула руку, и Сергей тихонько пожал ее. Рука была в мягкой тонкой варежке, белой, как снег.
Вдруг Вера бросилась на грудь Сергея и заплакала.
Сергей опешил:
— Ты чего? Что с тобой, Верочка?...
Вера подняла заплаканное лицо, слабо улыбнулась:
— Люблю я тебя... Глупый ты мой... Давно люблю... С того самого дня, как в актовом зале писали за Милявским конспекты... Но бегала от самой себя, дура набитая...
Сергей не дал ей договорить. Он целовал ее губы, глаза, щеки, ощущая соленый привкус слез, и задыхался от нахлынувшего счастья.
— А я боялся...
— Глупый ты мой...
— А зачем же тогда Милявский?...
— Пустое все это...
— Навсегда?...
— Навсегда... — Ну, как мы с тобой провели этот бал? — спросил Федор у Эдика, когда они вышли на улицу,
— Почему это мы с тобой?
— А потому, что я произносил вступительную речь, а ты читал стихи.
У общежития Федор остановился,
— Слушай, Федя, — Эдик взял его за пуговицу пальто. — Ты действительно веришь, что для нас 41 год будет самым счастливым?
— Как тебе сказать... — задумался Федор. — Немножко верю и немножко нет. Как-то тревожно все-таки...
— А зачем же такую речь произносил?
— Для настроения. Ты считаешь, что я не прав?
— Мне показалось, что ты говорил и не верил в собственные слова. Боюсь, что другие это тоже почувствовали.
— А мне можно высказаться в твой адрес? — спросил Федор.
— Я, между прочим, все жду, когда кто-нибудь из вас скажет о том, что я сегодня читал.
— Хочешь правду? Ты читал зарифмованную передовицу газеты. На все стихотворение — два-три свежих образа.
— Спасибо.
— Только, пожалуйста, без обиды.
— Не говори чепухи. Ну, до завтра, Федор рассмеялся.
— Видишь, как критика травмирует. Ты даже забыл, что это завтра уже наступило.
— Опечатка, — сказал Эдик, пожимая на прощание руку Федора. — А как тебе нравится женоненавистник?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139