— Это они так задумали, гады. Задушить и заморить нас голодом на колесах.
— Кто там умер? — крикнул Семенов.
— Капитан Феоктистов, — ответил Михаил.
— Добрый був мужик, — сказал Гречиха. — Знимитэ, хлопци, шапки...
— Может, крикнем конвой, пусть заберут умершего и по глотку воды дадут... — Этот голос Иван услышал впервые.
— Не смейте, — строго предупредил Михаил. — Они будут стрелять.
— Как стрелять? — возмутился тот же пленный. — За что? Мы только просим снять труп товарища и выдать по глотку воды.
— Вы слышали, что я сказал? — крикнул Михаил, но люди уже стучали в дверь и настойчиво требовали:
— Эй, вы, оглоеды, снимите нашего товарища и дайте воды... Васер, васер, васер!
Послышался скрип шагов, а потом автоматная очередь в дверь.
— Убили, сволочи. Петьку Злобина убили! — простонал кто-то у двери.
— Тихо вы! — громким шепотом прошипел Гречиха. — Щоб без Михала ничого такого не робылы. Вин лагерную жизнь добре знае и хвашистов тоже...
Чуть ли не весь день стояли на запасных путях или в тупике.
Царила такая тишина, что слышно было, как скрипел снег под ногами конвойных, которые прогуливались вдоль состава.
Иван стал ощущать голод. Он противно подкатывался под ложечку, вызывал тошноту. Сначала обильно выделялась слюна, которую Иван проглатывал с удовольствием.
Потом во рту пересохло, и к вечеру появилась жажда...
Подали паровоз, и вагоны, покатавшись взад и вперед по станции, снова закачались и загремели в пути.
За работу взялись еще злее. Первым приступил Иван. Он углублял выемку вокруг болта, стараясь не оглядываться на труп капитана Феоктистова, который по-прежнему стоял, зажатый между своими товарищами.
Ночью его сменил Михаил. Иван снова забывался коротким сном, но Виктории больше не видел. Падал в какую-то черную пропасть и ничего не помнил. Разве что боль, вызываемую судорожными глотками, жесткими и безводными.
Потом был еще день, который странно ворочался и. кружился у него перед глазами, потом еще ночь. А поезд уже не останавливался. Он неистово гремел, словно боялся опоздать к месту назначения, а сердце Ивана сжималось от тревоги, что они не успеют открыть эту проклятую дверь и пропадут в каком-то неизвестном лагере не то с немецким, не то с польским названием.
Он уже потерял счет времени и больше не оглядывался на капитана Феоктистова, потому что таких Феоктистовых в вагоне было уже много. Иногда ему казалось, что и он уже Феоктистов и голова его тоже безжизненно опускается на плечо. Он испуганно спохватывался и принимался за работу.
«Какой сегодня день? — думал Иван. — Может, воскресенье? Удалась ли ребятам эта операция с Милявским?». Сергей поначалу не придал значения ни крикам, ни выстрелам, которые слышал на путях. И прежде случалось, что охрана поездов открывала пальбу по подозрительному человеку, и прежде любой из гитлеровцев мог стрелять просто потому, что ему так хотелось. Но посланный за инструментом Иван не возвращался.
Сергей сам побывал в сарае путейцев, словно между прочим обошел окольные пути, но следов Ивана не обнаружил. Он постоял некоторое время у площадки пакгауза, наблюдая за погрузкой военнопленных, и ушел.
После работы он заглянул к Ивану домой. Увидев, что за Сергеем нет сына, мать сразу заволновалась:
— Что с ним? Сергей пожал плечами:
— Вы только не волнуйтесь... Я и сам не знаю. Ушел за инструментами и как в воду канул. Я кругом все обошел, был даже на вокзале. Знакомые говорят —день прошел спокойно, никаких происшествий не случилось.
Мать обессиленно опустилась на стул. В эту минуту она напомнила Сергею его маму, и горький комок невольно подкатил к горлу.
— Вы не беспокойтесь, — мягко сказал Сергей. — Он объявится. Обязательно объявится. Не такой Иван человек, чтобы зря пропадать. Может, дело какое срочное подвернулось и он не успел предупредить...
Сергей видел, что эти слова не утешили мать, но говорил, чтобы этим предположением успокоить и себя...
Операция началась без Ивана.
Субботним днём Вера пришла в городскую управу и нашла кабинет Милявского. Она постучалась и услышала знакомый баритон Ростислава Ивановича:
— Входите.
Вера вошла и остановилась. Кабинет был просторный, вдоль стен стояли полумягкие стулья для посетителей, посредине традиционный дубовый стол, покрытый зеленым сукном. За столом сидел Милявский, а возле стула сверкали его начищенные до блеска туфли.
Увидев Веру, он ловко надел туфли, словно домашние шлепанцы, и пошел ей навстречу.
— Вера? Боже мой, какими судьбами? Я уж и надежду потерял увидеть вас...
— Ах, Ростислав Иванович, — вздохнула Вера, — Я разве думала, что найду вас в этом кабинете?
— Я и сам, знаете... — запнулся на мгновение Милявский. — Я и сам не предполагал, что мне будет оказана четь...
Кто-то открыл дверь без стука, но, увидев в кабинете Веру, снова закрыл. Так повторилось несколько раз. Милявский начал проявлять беспокойство.
— Мне надо с вами поговорить, — догадалась Вера, — но я вижу, что здесь это неудобно. Давайте встретимся завтра в Театральном скверике.
Милявский подумал и тут же улыбнулся: — Великолепно! В какое время?
— Днем. Часа в два. Пообедаем у меня.
— Да, да, — обрадовался Милявский, — это будет великолепно, голубчик.
Кто-то снова открыл и закрыл дверь. Вера встала, подала Милявскому руку.
— Боже мой, — говорил Милявский, провожая ее до двери, — неужели я снова буду держать в своих ладонях эти необыкновенные пальчики?
— До свидания, — улыбнулась Вера. — До свидания, моя радость...
На углу ее ожидал Сергей. Увидев, что Вера открыла дверь на улицу, Сергей медленно пошел вперед, ожидая, когда Вера его догонит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139