Мы с Баулиным лежали тихо.
– Баулин, огонь! – услышал я недалеко негромкий голос старшего лейтенанта Ковригина.
Баулин почему-то не стрелял.
– Огонь! – сказал я ему, подумав, что, может, он не расслышал лейтенанта.
– Толя, тихо, – шепнул он в ответ.
– Баулин, почему не стреляешь?! – голос взводного прозвучал громче, тревожнее.
Баулин не ответил и не стрелял.
Справа, на другой стороне шоссе, зататакал станкач Кошелева, трассирующие пули огненными нитями прошивали темноту. Опять грохнул снаряд, грохнул дальше, по ту сторону шоссе. Станкач на какое-то время замолк и снова заговорил. Зататакали пулеметы левее нас, на пашне – развернулись другие взводы.
– Взвод, встать, вперед! – громко скомандовал старший лейтенант. – Музафаров, давай!
Музафаров застрочил из своего «Дегтярева» и что-то заорал, затопали ноги, замелькали тени. Баулин тоже встал и, стреляя на ходу, побежал вперед, в темноту. Я поднялся за ним. Кричали, голосили, матерились! Пробежал несколько метров, вдруг прямо передо мной из черноты земли вырос немец. Он показался в темноте мне таким длинным, что я испугался и выстрелил ему в живот. Немец вскрикнул и упал. Тут мне почудилось, что он, лежа, целится в меня из автомата, я прыгнул на него и кольнул в грудь штыком. Удивившись на мгновение, что штык вошел в тело человека так легко, только хрустнуло что-то, и подумав мельком, что впервые за всю войну убил немца не на расстоянии, а в ближнем бою, сойдясь с ним лицом к лицу, убил не пулей, а штыком, вернее, конечно, пулей убил, но добил штыком, подумав мельком, я побежал дальше. Метались тени убегающих немцев, исчезали в темноте. Затрещал мотоцикл и, удаляясь на большой скорости, затихал вдали. Мы побежали к шоссе, подбежали к тому темному, угластому, казавшемуся в потемках очень уж грозным.
– «Фердинанд», – сказал кто-то.
Ни возле самоходки, ни в самоходке немцев не было. Мы прекратили стрельбу, подошли остальные. И, все еще шальные от боя, заговорили, зарассказывали, осмысливая этот нечаянный, непонятный ночной бой, сообщая и узнавая подробности. Конь один убит наповал, другой, раненный, стоял и истекал кровью. Кошелева ранило, Васина контузило, но не сильно. Еще кого-то ранило из второго взвода. Остальные, кажется, все были целы.
К Баулину подошел старший лейтенант Ковригин, спросил:
– Баулин, почему не стрелял?
– Не мог, товарищ старший лейтенант.
– Что значит не мог?! – сердито удивился старший лейтенант.
– Так… не мог, и все, – упавшим голосом ответил Баулин.
Взводный молча поглядел на него и отошел, кажется, расстроенный.
– Музафарчик, где ты?! – донесся из темноты встревоженный голос Шалаева, который, видно, отстал и только что подошел к нам.
– Саня, я тут.
– Бери диски… Мне в бок, что ли, садануло… Жгет там у меня… мокро.
Он отдал сумку с дисками Музафарову, скинул шинель, задрали ему взмокшую от крови гимнастерку, осветили правый бок фонариком и увидели рану. Из маленькой дырочки меж ребер сочилась кровь; Шалаева колотило, он часто-часто дышал и при каждом вдохе и выдохе кровь из ранки, пульсируя, била сильнее и над ранкой вздувались кровяные пузырьки.
– Санинструктора! Где санинструктор?!
– Он повел раненых.
– Не надо мне помощника смерти, я все равно в санбат не пойду, – сказал Шалаев.
– Как не пойдешь? Ты же ранен.
– Хреновина! Потом они меня в другую часть отправят. И коня жалко. Перевяжите лучше. Потерплю как-нибудь. Музафарчик, дай сюда мою флягу. Музафаров подал ему пристегнутую к поясному ремню флягу, Шалаев жадно глотнул спирту, перевел дух и снова приложился. Нашли бинт и кое-как перевязали ему рану, он захмелел, обмяк или, может, ослаб от раны.
– Шалаев, в санбат! – приказал старший лейтенант Ковригин. – Голубицкий, помоги ему.
– Ну, товарищ старший лейтенант, не хочу я в санбат! – заартачился Шалаев.
– Что значит не хочу?! Ты ранен. Немедленно в санбат!
– Саня, может, легкое задето. Пока ты сгоряча, потом поздно будет, – советовал Баулин.
Шалаев помолчал, как бы задумавшись, и сказал:
– Петрович, раз ты говоришь, пойду. Одесса, давай, хочь веди, хочь неси меня. Ребята, коня моего никому. Скоро я вернусь. Музафарчик, друг, если в случае я не вернусь, ты мой адрес знаешь, напиши после войны письмецо или лучше приезжай сразу ко мне.
– Ладно, Саня, иди лечись и давай обратно в эскадрон.
– Товарищ старший лейтенант, – Шалаев вынул что-то из кармана шинели. – «Вальтер» оставляю вам. Все равно отберут в санбате… Ну, ребята, до свидания! Если чего, не поминайте лихом!
И он ушел в тыл, Голубицкий повел его в тыл, в темень, подальше от войны, к белым халатам, на госпитальный топчан, может, и к жизни. Все-таки жалко было Шалаева. Я привык к нему, мы привыкли к нему. Ведь многие из нас все еще были мальчишками, вчерашними мальчишками, а мальчишкам нужен заводила, нужен атаман. Терский казак Шалаев был нашим атаманом. Он был храбр, бесшабашен, бескорыстен, любил оружие, у него во взводе была лучшая амуниция, за конем он ухаживал как настоящий казак, да и был он настоящим казаком, кавалеристом, «копытником».
Когда собрались шагать дальше по шоссе, старший лейтенант Ковригин приказал:
– Андреев, проверь, все люди?
Андреев сделал перекличку – не было Куренного.
– Он недалеко от меня лежал, потом я его не видел, – сказал Музафаров.
Сержант Андреев, Музафаров, я и еще кто-то, крича: «Куренной, Володька!» – побежали назад, вдоль шоссе по пашне и наткнулись в темноте на Куренного. Он лежал примерно в пятидесяти шагах от немецкой самоходки, лежал недвижный, замолкший. Я догадался, как его убило. «Фердинанд» стрелял по пулемету Музафарова прямой наводкой, но ударил неточно, взял правее, где лежал Куренной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62