Он одним появлением своим наэлектризовывал горцев. И они полюбили его, полюбили за многое: прежде всего за то, что он брат государя и храбрый джигит, а потом уже за стройность фигуры, тонкость талии, за умение носить черкеску, за великолепную посадку, за приветливость и за то, наконец, что у него была такая же ясная, бесхитростная душа, как у них, этих наивных всадников.
И так же просто и ясно на виду, как под стеклянным колпаком, жил великий князь на войне. Обыкновенно генералы куда большим комфортом и блеском окружали себя.
Вся свита Михаила не превышала двух-трех адъютантов. На походах он ютился в тесных мужицких халупах вместе с офицерами, а в дни трудных зимних боев в Карпатах спал в землянках и, питаясь консервами, заболел желудочной язвой.
На длительных стоянках в городах и местечках, как то было в Тлусте-Място, он занимал две комнаты. Одна служила ему кабинетом и спальней, другая – столовой.
Сам он, кроме минеральной воды, ничего не пил, и вино подавалось для свиты и для гостей – иногда приглашались к завтраку или к обеду командиры бригад и полков, а то и офицеры помоложе, из тех, кого Михаил Александрович знал лично и по совместной службе в гвардии, и по черниговским гусарам, коими он командовал около двух лет в провинциальном глухом Орле, куда был сослан за свой роман с женой ротмистра Вульферта, однополчанина своего по синим кирасирам.
Теперь он был женат на бывшей мадам Вульферт морганатическим браком помимо воли своего брата-государя и царицы-матери.
Супруге Михаила высочайше дана была фамилия Брасовой, даже без титула – знак исключительного неблаговоления.
В этом домике под черепичной крышей, одноэтажном, наполовину выходившем во фруктовый сад, жил раньше австрийский чиновник; может быть, судья, может быть, нотариус, может быть, полицейский комиссар. С наступлением русских чиновник эвакуировался в глубь страны, дом опустел и теперь занят великим князем.
Сегодня, кроме адъютантов и дивизионного священника, приглашен к завтраку еще и Юзефович…
Скромные закуски вытянулись на тарелках и блюдах от края до края между приборами: масло, сыр, ветчина, редиска, холодное мясо. Старый придворный лакей, бритый и важный, в серой тужурке с металлическими пуговицами, больше идущий к дворцовым анфиладам, чем к этой низенькой комнате, вместе с другим лакеем, помоложе, покрыл весь стол громадным куском кисеи. Так было уже заведено в летнее время: перед тем, как садиться, когда кисея из белой превращалась в черную, густо облепленную мухами, великий князь с одной стороны, а с другой кто-нибудь из адъютантов – ротмистр Абаканович или полковник барон Врангель – быстро и ловко свертывали кисею, и все мухи попадали в мягкую прозрачную западню. Лакей уносил жужжащую кисею. Священник, обернувшись к иконе, читал молитву. Михаил Александрович занимал председательское кресло, и все рассаживались вдоль стола.
Так было и на этот раз.
И на этот раз, как и всегда, великий князь, по врожденной застенчивости своей, не овладевал разговором как старший по чину и по положению, а, вопреки этикету, к нему обращались и его занимали.
Священник с длинными, светлыми волосами и светлой бородой; выжав на сардинку пять-шесть лимонных капель, повернул иноконописную голову свою к Михаилу.
– Ваше, императорское высочество, приходилось вам когда-нибудь встречать германского кайзера Вильгельма?
Бледное нежное лицо Михаиле вспыхнуло. Он всегда вспыхивал, с кем бы ни говорил, будь это даже простой всадник. Непонятная застенчивость в этом более чем светском человеке, атлетически сложенном, стальными пальцами своими рвавшем нераспечатанную колоду карт и гнувшем монеты. Необычайную силу свою он унаследовал от отца, Александра III. Но, увы, не унаследовал отцовской силы воли и уменья властвовать. Наоборот, у Михаила было отвращение к власти, а царственным происхождением он тяготился.
Священник, все еще держа горбушку лимона, ждал ответа на интересовавший его вопрос. Он случайно во время войны попал в высокие сферы и хотел узнать то, чего в обычных условиях никогда не узнал бы.
Михаил поднял глаза и как бы осветил всех мягким взглядом.
– В обществе императора Вильгельма я однажды, провел около трех часов, это было летом, кажется, в 1909 году. Я тогда путешествовал по Германии.
– Какое же впечатление он оставил о себе у вашего высочества? – спросил священник, весь обратившись в слух.
Михаил не сразу ответил. Ему не хотелось говорить дурно даже о том, кто сейчас воевал против России и был всегда врагом маленькой Дании, а следовательно, и царицы-матери как датчанки.
– Мое впечатление?.. Как вам сказать, батюшка, за эти три часа – это было на германском броненосце в Киле – император Вильгельм успел несколько раз переодеться. Я его видел в штатском, видел в мундире немецкого адмирала и, наконец, в русской форме. Он ведь был шефом Выборгского пехотного армейского полка.
– Фигляр, – тихо уронил мрачный Врангель.
– Позер, – поддержал его ротмистр Абаканович с моложавым, почти юношеским лицом.
– Хм… да… Очень даже легкомысленно для такой высокой особы, – молвил священник. Вошел Юзефович.
– А вот и Яков Давыдович! – сейчас только вспомнил великий князь, что, прибор начальника штаба оставался пустым. Юзефович, уже видевший утром Михаила, сказав, как полагается: «Ваше высочество, разрешите сесть», – занял свое место.
С его появлением как-то подтянулись и адъютанты, и священник. Все они, побаивались резкого и самостоятельного Юзефовича. А тут он был еще не в духе и торопливо ел, посматривая на часы.
Видя его нетерпение и угадывая, что он желает скорее остаться с ним с глазу на глаз, Михаил, как только был подан кофе, вставая, обратился к свите:
1 2 3 4 5 6 7 8 9